– Ты уже начала писать?

– Давно. Ты включишь меня в турне?

– Нет ничего невозможного. Поговори с правлением, скажи им, что я сказал «да». Ну ладно, за работу.

После того как Джули наполнила мир «Грехами отцов», тем самым продав еще сотню тысяч экземпляров, с темой Джеймса Бонда на экране возник Роджер Мур, выглядящий уместно взволнованным, традиционно суровым и совершенно лишенным вычурности. Он говорил о Бонде, и о Тимоти Далтоне, и о разочарованных Бондах, о том, был или не был он Бондом, что он думает о Бонде, и о том, как ощущаешь себя в амплуа Бонда. Обнаружилось, что быть Бондом весьма приятно, потому что это значило быть несметно богатым и делать все то, что ему так нравилось делать, то есть выращивать на собственных виноградниках виноград, попивать восхитительный кальвадос и проводить много-много времени с горячо любимой семьей.

Потом, удобно устроившись на полумесяце софы, к нему присоединился Майк Кейн, увлекательно толковавший о разнице между англичанами и американцами, о том, как ему никогда не удавалось сколотить столько денег, чтобы не испытывать временных финансовых затруднений, и о том, как славный парнишка-кокни достиг тех жизненных высот, на которых его привыкли наблюдать.

Мерф спросил, не хотел бы Майк стать Бондом, и вокруг этого возникло маленькое затруднение. Потом Майк упомянул, что вот у Джули отец был замечательным актером, но это было еще тогда, когда дела не приняли такой скверный оборот.

– Разумеется, папа был настоящим актером.

Зрители захотели прояснить этот крик души, потому что терпеть не могли путаницы.

Роджер Мур стойко выдержал критику.

– Да, это точно.

Но Майк Кейн, претендовавший, в отличие от своего друга, на лавры артиста, не смог устоять.

– Ты так говоришь, Джули, словно не знаешь, как ограничен мир шекспировского театра и как стараются играющие Шекспира актеры хоть немного расширить свои творческие горизонты. Они едут сюда, живут страдая, но снимаются хотя бы в нескольких кинолентах. – Это прозвучало красноречиво, но не милосердно.

– И посмотри, что с ними происходит, – вспылила Джули. – Ты только вспомни Бартона в «Изгоняющем дьявола-2» или Лоренса Оливье в ленте Гарольда Роббинса в роли автомобильного магната. – Каждое ее слово было наполнено презрением. – Нет, коварным папа никогда не был.

– Полегче, Джули. Ты англичанка, а здесь ты лишь пристраиваешь свои книги. – Роджер Мур не мог спустить этого.

Джули проглотила наживку.

– Но я не англичанка. Я гражданка Америки и являюсь ею уже четырнадцать лет. – Немногие знали об этом.

Яростная решимость кипела в голосе Джули. Господи, да если бы она только могла заставить отца совершить то, о чем говорил Майк Кейн. Если бы только она сумела вырвать его тогда из рук своей матери и из паршивых челюстей захудалого старого мира, чтобы дать ему возможность возродиться здесь. Что за радость была бы видеть его блистательного, прославленного под лучами восходящего над Беверли-Хиллз солнца.

– Я и не знал, что ты натурализована, Джули. Что же заставило тебя решиться на этот шаг? – Мерф попытался разрядить тикающую мину. Он не был Донахью и не любил перекрестного огня.

Джули почувствовала теплые волны, осознав, что она, говоря метафорически, оказалась в центре событий. Не так уж плохо для сидящей на краешке софы писательницы, если двое других – признанные звезды кино.

Она подалась вперед и произнесла слова, идущие прямо от сердца в камеру:

– Я люблю Америку, потому что все происходит здесь. Потому что здесь люди не боятся надеяться, быть оптимистами и мечтать. Здесь нет места пессимизму, здесь не аплодируют цинизму, здесь не швыряют камнями в плывущие лодки.