Может, жителей форта уже нет в живых? Мне вспомнился рассказ Мефодия Акакиевича об эпидемии чумы, вспыхнувшей в лаборатории и чуть не опустошившей крепость. К своему удивлению, я не испытывал страха: арест был для меня чем-то более осязаемым и ужасным, чем чума, хотя я осознавал различие последствий этих напастей.

— Желаю удачи, господин лекарь. Не серчайте на меня из-за невольной грубости. Я был ответственен за вашу жизнь, пока вы находились на борту моего судна.

Плотный, коренастый капитан, несмотря на холодный пронизывающий ветер, был в одном мундире.

— Здесь вы уже сами о себе побеспокоитесь, нам пора отчаливать. — Капитан приложил красную от ветра руку к козырьку фуражки. — Честь имею!

— Никто нас не встретил, — поделился я с ним сомнениями, с тревогой глядя на закрытые ворота, и вновь повторил операцию с кольцом в пасти льва. — Что же мне делать, Вячеслав Бенедиктович? — Перспектива остаться один на один с пронизывающим ветром и закрытыми воротами мне не понравилась.

— Не волнуйтесь, за нами давно наблюдают. Имеется строгая инструкция исключить любой контакт с экипажем судна: недавно здесь был объявлен карантин, поскольку один из служащих заболел, но, как мне стало известно, не чумой. Слава тебе, Господи! — Капитан перекрестился размашистыми движениями. — В таких случаях даже письма мы получаем в железном ящике, который дезинфицируют и вскрывают в специальной лаборатории. Хотя тревога оказалась напрасной, инструкции следует соблюдать! Несколько дней обитателям форта придется терпеть некоторые неудобства, а затем все наладится. Не волнуйтесь, как только мы отчалим, к вам выйдут, вы ведь теперь один из них. Прощайте, сударь! Дай Бог вам вернуться живым, здоровым и не в футляре. Господи, спаси и сохрани вас здесь! — Капитан перекрестил и меня.

«Словно прощается со мной навеки. Причем здесь футляр? — У меня по спине поползли мурашки. — Футляр — это гроб?»

Капитан ловко взбежал по трапу на палубу. Не прошло и пяти минут, как катер отчалил и стал отходить в неспокойное море, оставив меня с тоскливым чувством и сомнениями в правильности решения отправиться сюда.

«Зачем мне это добровольное заточение, изоляция от всего мира? Образ жизни здешних обитателей похлеще пребывания в тюрьме, да еще усугубляется постоянной опасностью заразиться страшной болезнью и умереть. Неужели я совершил трагическую ошибку и теперь по своей воле буду нести наказание?»

За спиной послышался металлический скрежет, заставивший обернуться. Ворота дрогнули, приоткрылись, и в проеме показался полный, пышный как пончик, краснолицый жандарм в шинели, придерживающий рукой шапку, которую злой ветер пытался сорвать с его головы.

— Господин Иконников? Попрошу ваши бумаги, — потребовал он.

Казенные фразы никак не вязались с добродушной улыбкой на круглом мясистом лице, на котором не хватало только пенсне, чтобы он был вылитый домашний врач, приезжавший в детстве в родительский дом лечить меня.

— Прошу меня простить, Родион Константинович, но таков здесь порядок. А мое дело — следовать инструкции, раз я для этого поставлен. — Жандарм подтянулся, насколько ему позволял большой живот, и снова приложил руку к фуражке.

Через открытые ворота выехала ручная дрезина, на которой двое мужичков, словно играя в ваньку-встаньку, лихо покатили к куче привезенного груза.

— Господин Иконников, прошу следовать за мной. Можете называть меня Архип Терентьевич. Как вы догадываетесь, я отвечаю здесь за порядок. — Жандарм развернулся и прошел в ворота, за которыми оказался большой, мощенный булыжником двор. — Несмотря на то, что у нас работают в основном штатские, это военный объект.