|
До этой зимы он снег видел лишь однажды — когда случайно попал на экскурсию в горы. А тут этого снега, наверное, больше, чем воды в море. А еще тут есть холод. Постоянный, пробирающий до костей. Наверное, такой, какой бывает у русских в Сибири. Вот кому здесь хорошо! Там, в старом мире, говорили, что русские по такому снегу ездят верхом на медведях. А чтобы не замерзнуть, все время пьют свою водку. Про медведей, конечно, врали — он сам видел русских на пляже в Зонгулдаке, и медведей у них не было ни одного. Что же до водки — скорее всего, это правда, они и на жаре ее пьют ничуть не меньше. А на таком морозе он и сам бы не против согреться, хоть и таким варварским способом. Ну да ничего, когда закончится операция, он придет в хаммам, и там мягким теплом выгонит память о морозе из своего тела. О, а вот и та русская машина. Наконец-то! Дождавшись, когда цель проедет мимо, он скинул на минуту перчатку, вытащил из кармана рацию и доложил командиру. Но едва он вернул рацию на место и вновь натянул перчатку, как что-то обрушилось ему на голову, и сознание отключилось.
— Первый, ответь синему-три. — Первый в канале. — Наблюдатель готов. — Хорошо. Всем группам доложиться. — Синий-один. У меня трое. Закопались в снег по внутреннему радиусу поворота. Две винтовки, из них одна снайперка, и пулемет. — Красный-один. У меня пятеро. Четверо в пяти метрах перед поворотом, две винтовки и два пулемета. Еще один, видимо, командир группы, чуть в стороне. У него снайперка. — Понял. Красный-один, возьми одного бойца для страховки, командира нужно устранить бесшумно. — Добро.
Михайленко взял трубку внутренней связи. — Петро, езжай потише, не торопись. Дай ребятам поработать. — Хорошо, Станислав Наумович. Все, операция перешла точку невозврата. Дважды гоняли машину впустую. Решили уже, что еще пара попыток — и всё, посчитали бы свои мысли за паранойю и вернулись к обычному режиму перевозок. Но нынче, можно сказать, выстрелило. В буквальном смысле. Засада есть, боевые группы выходят на позиции, теперь только ждать докладов. Гадкое состояние. Гораздо лучше он чувствовал бы себя там, в снегу, вместе с ребятами. Но приходится сидеть в будке шишиги и нервничать. Не в первый раз, но сейчас ощущения были особенно тягостными. Секундная стрелка часов, казалось, еле ползет. И умом-то он все понимает, прекрасно осознает, что это всего лишь нервы, но в этот раз как-то плохо выходит воспринимать информацию холодно и отстраненно. Он и сам не ожидал, что за четыре месяца так сблизится с этими людьми. И с теми пацанами, что сейчас там, в лесу, и с Бородулиным, с которым, кажется, даже наметилась вполне серьезная дружба, и с молоденькими и совсем даже неглупыми девчонками, не говоря уж об Изольде — там всё и вовсе серьезней некуда. Так дальше пойдет — можно и о свадьбе задуматься. И его, в общем, вполне устраивает такое положение. Да, меньше стало личного физического комфорта, но это, в принципе, дело наживное. С Изольдой окончательно сладится — она устроит все, что захочется и еще сверх того. Зато появился комфорт душевный. Это же просто кайф, когда ни от кого не нужно ждать подлянки, максимум — дружеская шутка. Иногда ему даже казалось, что он и тот, кто сел в вертолет тогда, в Лесосибирске — это два разных человека. И, надо признаться, что ему эти перемены нравились. Серкан Шимшек был хорошим военным. Собственно, воевать — это было единственное, что он по-настоящему умел. И любил. А еще он ненавидел русских. За все. За то, что у них много денег, за то, что у них более сильная армия, за то, что они защищают этих армян… Да за все! И когда командир поручил ему командование этой операцией, он был рад: теперь можно будет с оружием в руках поквитаться с этими гяурами за… да за все сразу! И вот сейчас он лежал в снежном окопе, ожидая приближения русской машины. |
