Я открыл глаза, а потом, поднакопив силы, повернул голову и увидел, откуда эта струйка упала. Шагах в пяти впереди меня в стене черной скалы была ниша высотою примерно в мой рост, а над нею горизонтальной чертой проходила трещина. Из нее-то и вытекали струйки воды. Они сбегали вниз и над нишей срывались, как занавес. Ветер подхватывал некоторые из его прядей, превращал в бисерные серебристые нити. Одна из них долетела до моей щеки.

Новый порыв ветра упруго швырнул мне в лицо еще горсть воды.

У меня не было сил ни удивляться, ни радоваться. Но с той секунды, как капли этой воды смочили мне губы, я неудержимо захотел пить.

Этот оставшийся путь - всего какие-то метры! - длился бесконечно долго.

Много раз я слышал, что за грядой идут поезда. Мышцы моего тела одеревенели, и эта одеревенелость как тупая немота с каждой минутой все ближе подступала к сердцу. Я физически чувствовал, насколько ему все труднее биться в моей стесненной груди!

Помню еще, что я полз в темноте. То ли у меня не было сил держать глаза открытыми, то ли навалилась слепота?

Самую последнюю часть пути я проделал, уже ни в чем не отдавая себе отчета, совершенно не помня, как получилось, что вдруг лежу под одной из водяных струй и она - теплая, ласковая - падает и падает мне на лоб, на глаза.

Я смог продвинутья дальше. Струйки воды начали доставаться груди, рукам, и от каждого их прикосновения по телу распространялись потоки тепла.

Потом я смог заползти за водяную завесу. Дно ниши устилала мелкая каменная труха, слегка влажная от капель воды, падавших с потолка, и самым настоящим образом теплая.

Я вытянулся на ней во весь рост и удовлетворенно подумал, что отсюда никуда не уйду. Никогда и никуда. Возможно это или невозможно? Над этой мыслью я не задумывался. Здесь, за водяным занавесом, не только было покойно, но и от мельчайших капель, рассеянных в воздухе, необыкновенно легко дышалось.

С каждой минутой я все более ощущал, как постепенно возвращается к рукам, ногам, достигает кончика каждого пальца теплая кровь; "оживает", но и утихает боль, еще так недавно охватывавшая все частицы моего тела.

Уже стемнело.

Гул поездов стал доноситься яснее. Казалось, рельсовый путь проходит теперь совсем рядом с тем местом, где я лежу. Но это нисколько меня не волновало. "Никогда и никуда", думал я, засыпая.

Утром обнаружилось, что на моих руках, ногах, груди нет ни единой царапины.

Я ощупал лицо. Оно было чисто. От глубокой раны на лбу не осталось и малейшего следа. Ступни ног, еще вчера вечером измочаленные, словно в камнедробилке, теперь были тоже целы, здоровы.

Я приподнялся - все хорошо. Встал на колени - могу и это.

Если бы не лохмотья, в которые превратился мой костюм, и не пятна несмывшейся крови на них, я бы и сам не прверил, что это именно мне довелось сорваться на дно ущелья, ползти, заходиться в приступах боли.

Произошло чудесное исцеление, и не могло быть сомнений: его принес этот источник. Я нашел сказочную "живую" воду.

Ущелье своим устьем глядело на юго-восток. Лучи солнца вдруг ворвались в него, упали на водяную завесу. Над нишей вспыхнула радуга, и такая яркая, плотная, что ее хотелось потрогать рукой.

Я восторженно оглядывался. Чувство ликования переполняло меня. Прекрасными, восхитительными казались свет дня, нагромождение скал в стороне железной дороги, бисеринки падающей воды, гул проходящих поездов, упругость моих собственных мышц.

К тому же очень хотелось есть. И это тоже восхищало, манило меня, как еще одна предстоящая радость.

Но все же что делать дальше? Прийти к Дмитрию Степановичу и сказать: "Вы назвали меня браконьером и выгнали. Я уезжаю. Но - примите подарок. Стройте чудо-курорт. В этом будет еще одно грядущее предназначение города. И может быть, самое большое, всемирное".

Он ответит: "Спасибо. Подарок мы принимаем. Но все же по какому праву ты пошел в горы? Я же тебе запретил" - и выложит на стол фотографию олененка.