И она кокетливо покружилась в своем изысканном платье со смелым декольте. Фигуру ее можно было сравнить с произведением великого скульптора. Красивая, хорошо сложенная очередная фаворитка Августа…

— Ну, давай, герр Питер, за Рождество! — и курфюрст поднял бокал вина. — Правда, я не постился ни черта! Но… на кой дьявол поститься, если все эти посты и даже многие праздники сочинили обычные людишки, сами священники! Вот пускай они и постятся да заставляют поститься тупоголовых плебеев, что распевают такие вон песни, — король вновь кивнул на окно, за которым уже, впрочем, никто не пел, — хамы, не умеющие ни читать, ни писать, ни думать самостоятельно! Им же надо хоть чем-то заниматься помимо траханья своих не менее тупых свинских жен! Ну а нам, королям, не до такой ерунды. Нам каждый день нужно о делах думать, так что у нас пост порой каждый день и происходит!

— Верно, — Петр поднял и свой бокал. Чокнулся с Констанцией Козел, чокнулся с Фридрихом. Девушка не умолкая смеялась. Петру нравилась Констанция. Он завидовал Фридриху. Знал, что стоила ему эта красавица целого мешка талеров, который он держал в одной руке, прийдя как-то к ней в гости.

— К чертям этих священников! — московский царь выпил, скривил губки маленького рта под кошачьими усиками. — Эх, доброе вино! Крепкое! Правду сказали, герр Фридрих! Я так же думаю! Особенно наших московских священников терпеть не могу. Дикий мракобесный народ. Они мне все реформы тормозят! Они тянут мою страну на дно первобытной ущербности. Им не нужны науки и современные достижения! Вот собрал бы всех их в одну повозку да вывез бы в дремучий лес без еды и одежды. И пускай соответствуют там окружающей среде своим диким первобытным видом, своими бородами дремучими запущенными, как у дикарей!

— Ох, не жалуете вы своих священников! Аккуратней надо! — усмехнулся Фридрих, утирая ладонью блестящий от вина подбородок и вспоминая, что «нарядом дикаря» как раз называли французы платье самого московского царя. Впрочем, дикарем Петра считал и сам Фридрих. «Оделся, ордынский турок дурной, в немецкое платье и думает: стал немцем!» — мыслил про царя Фридрих. С другой стороны, Петр был ему чем-то близок и приятен. Такой же веселый сумасброд, и так же хочет отхватить от Швеции кусок из Прибалтики. «Вдвоем у нас выйдет, — полагал Фридрих, — поодиночке — нет…»

— Ох, аккуратней надо с этими чертовыми святошами, герр Питер. Аккуратней! Послушайте моего совета! Я ведь все-таки на пару лет вас старше!

Петр в 1700 году

— Да, не люблю я священников! — и делая страшные глаза, переходя на полушепот, Петр добавил:

— Религию вообще не люблю!

— О! — весело оживился Фридрих. — Еще один Лыщинский! Слышали о таком поляке? Тоже Бога отрицал!

— Геройский человек! — кивнул Петр. — Вот таковых я уважаю! И за что мне нравится ваша страна, герр Фридрих: заступилась же шляхта за Лыщинского! Не дала спалить на костре мракобесам-священникам! Поймите, церковь тянет нас всех на дно! Науки — вот истинная вера и церковь!

— Это понимают только такие люди, как мы, избранные Богом, — кивнул Фридрих, — народ этого не поймет. Науки… — Фридрих усмехнулся, потянувшись за полным бокалом вина. — Это верно, герр Питер. Вот у меня в Дрездене есть один химик. Или алхимик, как угодно. Йохан Беттгер его зовут. Он мне обещал из серебра золото сделать. Во! Ни один священник, сколько вы его не просите, не даст ни гроша, да и сам Бог не даст, а ученый — пожалуйста. Поэтому вы, герр Питер, правы, но все же, поосторожней со священниками.