Тем временем в ставке Петра было уже не до войны, уже не до новых завоеваний. Там царила паника. К Карлу приходили письма с предложениями о мире, с уступкой Дерпта и выплатой денежной компенсации за Нарву… Но Карл приказал возвращать все эти письма обратно нераспечатанными.

— Мир будет заключен только в поверженной Москве, — говорил юный король.

— Наверное, именно так молодой Александр Великий Македонский захватил весь мир, — говорил министру Пиперу Аксель Гердт, умиленно взирающий на Карла…

Несмотря на одержанную блестящую победу, холод и отсутствие провианта, Карл не спешил отпускать армию на зимние квартиры. Все готовились весело встретить Рождество — главный праздник в лютеранской Швеции. Днем 24-го декабря Кмитич еще собирался отпраздновать Каляды со знакомыми лявонами по-литвински, но подошел генерал Магнус Стенбок и дружески пригласил Миколу на Рождество к королю:

— Его величество лично вас приглашает на наш Юльбурд — это такой Рождественский шведский стол!

— Хорошо, я приду, — согласился Кмитич, полагая, что проведет достаточно скучные Каляды, где все запланировано, где кроме этого самого Юльбурда будут унылые молитвы и заздравные тосты за молчаливым столом… Но он ошибся. В старинном Нарвском замке, где остановился Карл, царила почти сельская атмосфера праздника с играющими веселую музыку музыкантами на галерее. Шведы готовили свой Юльбурд с небывалым южным темпераментом, споря и ругаясь из-за того, каким должен быть губброд — салат из яиц и анчоусов, каковым должен быть традиционный окорок, что подавать на стол из пива и водки, как правильно запекать рыбу… В просторном зале замка туда-сюда сновали повара и прислуга с подносами, хотя стол уже ломился яствами, а рядом с ним возвышалась необычно пышная, почти правильной пирамидальной формы, ярко-зеленая елка в рост человека, украшенная зажженными свечами и Вифлеемской звездой на макушке…

— Никлас! Душа моя! — с распростертыми объятиями к Миколе бросился Адам Левенгаупт, знакомый еще по Вене датский немец, с явно оправдывающим его фамилию — львиная голова — огромным рыжим париком. Вместе с этим бравым офицером, в 1683 году таким же молодым, как и Кмитич, вставшим под знамена Речи Посполитой с другими наемниками — шведами и немцами, Микола сражался против нашествия турок, а теперь вот и против московитов.

— Рад вас видеть, Адам! — обнял крепкие плечи худощавого Левенгаупта Микола. — И вы здесь?

— Только что приехал из Дерпта! Браво! Как лихо вы разделались с этими гуннами здесь, под Нарвой!

Перед глазами Миколы сразу же всплыл солдат с зажатой в руке листовкой. Гунны… То был простой русский человек, вероятно, новгородец, а может, и псковитянин… Ему не хотелось войны, он хотел сдаться, но не успел, ждал, когда же подпишут капитуляцию его немецкие командиры. Немецким офицерам Петра, наверное, казалось, что они честно исполняют свой долг, но на самом деле помогли московскому царю загубить тысячи и тысячи жизней… Сколько именно? Этого не знали ни они сами, не знал и царь, для которого люди — всего лишь шахматные пешки в собственной игре… Миколе стало плохо от этих мыслей, даже слезы навернулись на глаза — сколько людей не встретят это Рождество! И все из-за какого-то алчного Паткуля, ненасытного царя и жадного захватившего польский трон саксонского курфюрста, кому вдруг стало тесно в собственном государстве, захотелось хапнуть побольше да пожирней…

— Э! Да ты, брат, вижу, расстроен! — удивленно округлились глаза Левенгаупта. — Что случилось, мой добрый друг?

— Столько напрасных смертей, Адам… — сдавленно произнес Микола. — Какая нелепая человеческая мясорубка! Ради чего погибли эти русские и финские солдаты, там, у стен города? Чего добился царь?

— Ну-ну! — похлопал по плечу оршанца немец.