Хватаю бутылку из кухни и прикладываюсь.

– Не обращай на него внимания, мама, – говорит Роберта. – Он всегда так бесится.

– Нет, уж послушайте! – кричу. – Я не я, если...

– Джимми! Ты льешь на ковер!

– Да чтоб я написал еще хоть строчку! Да лучше буду клевать лошадиное дерьмо с воробьями...

– Джимми, прекрати ругаться!

– Чтоб мне лакать помои со свиньями; чтоб мне торговать из-под полы французской порнухой; чтоб мне мыть ванные...

– Джимми!

– Да я лучше усыновлю тройню Фрэнки, или сколько там у нее будет, и дам им такое же глубокомысленное и отеческое воспитание, как своим собственным. Но никогда – клянусь Богом, никогда в жизни – я больше не напишу ни строчки!

Я сел.

– Он действительно не хочет писать рассказ, – тупо говорит Фрэнки Роберте.

– О! – восклицает Роберта.

– А я, – вмешивается мама, – не понимаю, с какой стати.

Я чуть не поперхнулся виски, которое глотнул в этот момент.

– Мама, – взывает Фрэнки.

– Хоть режьте, не понимаю, – твердит свое мама. – Что и говорить, это не лучшее в мире местечко для писания, но не всегда же под рукой то, что хочется. Посмотри на Джека Лондона, Джимми! Вот он...

– Минутку, минутку, – взываю я. – У меня есть свидетельство. Прошу всех взглянуть на свидетельство.

Мама смотрит на черно-белый фотостат и возвращает мне.

– Не понимаю, какое отношение к этому имеет твое свидетельство о рождении.

– Оно удостоверяет тот факт, что я не Джек Лондон. Оно со всей определенностью доказывает, что я не Джек Лондон, а парень по имени Джеймс Диллон. Оно...

– Перестань сходить с ума, Джимми! – кричит Роберта. – Что ты паясничаешь?

– Нет, ты не Джек Лондон, – говорит мама, чуть быстрее теребя булавку. – Джек Лондон не сдавался только потому, что не все складывалось так, как ему бы хотелось. Он писал в рыбачьих шлюпках, и на лесоповале, и...

– А я писал в кабинках для мальчиков, подносящих клюшки для гольфа, в раздевалках отеля и на нефтепроводе; я писал между заказами на яичницу-болтунью и сандвичами с горячим бифштексом; я писал в гардеробе дансинга; я писал в машине, преследуя загнанных лошадей и всякую живность; я писал замешивая тесто в пекарне. Я работал на пяти работах и еще ходил в школу и писал. Я писал по рассказу в день в течение тридцати дней. Я писал...

– Думаю, всем пора спать, – говорит Роберта. – Пошли, ми...

– Я не пойду спать!

– Я никого не хотела обидеть, – говорит мама. – Я просто хотела сказать...

– Ты плохо читала своего Джека Лондона. Он начал выбиваться в люди, когда ему было тридцать лет. А мне тридцать пять. Тридцать пять, можешь ты это понять? И я написал в три раза больше Лондона. Я...

– Давай забудем все это, – говорит Фрэнки.

– Вот и забудь! Забудь пятнадцать миллионов слов для Писательского проекта. Забудем полмиллиона для писательского фонда. Забудем старые номера пяти журнальных издательств. Забудем сорок, пятьдесят, нет, семьдесят пять тысяч слов в неделю, неделю за неделей, для отраслевых журналов. Забудем тридцать шесть часов радиосериалов. Ты можешь себе представить, что это такое – тридцать шесть часов? Ты когда-нибудь пробовала написать тридцать шесть часов разговора? Такого разговора, чтоб с огоньком, чтобы люди хохотали до упаду или заливались слезами; чтоб им не пришло в голову переключить программу.