Песчаный тарантул замер от неожиданности.

Утром, прежде чем отправиться в путь, я снова обхожу барханы. И еще находка! Катышки песка выброшены из норы как всегда полукольцом, но на месте норки глубокая ямка-копанка, следы чьих-то лапок и длинного хвоста. Вблизи на склоне бархана возле норы сидит песчанка, долго и внимательно смотрит на меня, потом встает столбиком и, вздрагивая полным животиком, заводит мелодичную песенку. Ей начинает вторить другая тоном выше, потом присоединяется третья. Трио получилось неплохим, и я сожалею, что не могу записать его на магнитофонную ленту.

Что же произошло с тарантулом?

Внимательно я разглядываю землю, мельчайшие на ней шероховатости, распутываю следы. Потом раскапываю норку, вернее, ее остатки, выясняю, в чем дело. Здесь, оказывается, произошла трагедия.

Бедный тарантул! Его выкопала и съела песчанка. Кто бы мог подумать, что этот распространенный житель пустыни, отъявленный вегетарианец лакомится пауками. И судя по всему, у него в этом ремесле имеется недюжинный навык. Песчанке давно известен секрет расположения норки среди выброшенных наружу катышков, не без труда разгаданный мной, она ловко, не тратя времени на поиски, проделывает узкую копанку. Быть может, песчанка — ловкая охотница за тарантулами и она одна из немногих, постигших искусство добычи пауков. Интересно, появятся ли когда-нибудь тарантулы, которые будут предусмотрительно селиться подальше от колоний этих грызунов?

Наверное!

Страшная погибель

Я люблю этот уголок песчаной пустыни, заросший саксаулом. Здесь по одну сторону синеет хребтик Тас-Мурун, по другую — видна гряда песков с джузгуном и песчаной акацией. В этом месте особенно хорошо весной. Среди кустиков саксаула земля украшена пятнами широченных морщинистых листьев ревеня, по нежно-зеленому фону пустыни пламенеют красные маки. Между ними, яркими и нарядными, вкраплены крошечные цветы пустынной ромашки, оттеняющие своей скромной внешностью и чистотой кричащее великолепие горящих огнем цветов. В это время безумолчно звенят жаворонки, несложную перекличку ведут желчные овсянки.

— Кто скажет, почему маки растут только возле кустов саксаула, — задаю я загадку своим спутникам. — Да только с западной стороны?

Но сегодня все устали. Не желают угадывать. Молча устраиваются на ночлег, расставляют палатки, разворачивают спальные мешки, поглядывая в сторону костра, от которого разносится аппетитный запах еды.

Во время ужина я раскрываю загадку.

Красные маки, как роза ветров. Восточные ветры намели за кустами небольшие сугробы снега, а когда они растаяли, увлажненная земля дала жизнь чудесным цветкам.

Еще хорошо это место тем, что тут с реки Или идет небольшой канал. Мутная, чуть беловатая вода не спеша струится на далекие посевы. Рано утром на канале я вижу необычное. Что-то здесь произошло, разыгралась какая-то трагедия. Вот вода пестрит черными комочками. Местами у самого берега они образовали темный бордюр или тянутся по воде длинными полосами. Не раздумывая, я спускаюсь к воде с крутого берега канала. Что бы это могло быть?

— Бросьте это! — кричит мне сверху Саша. — Не видите, овечий помет с кошары попал в воду!

Но «овечий помет» (мне самому вначале таким показался) — небольшие чернотелки, все, как на подбор, одного вида: самки чуть крупнее, самцы тоньше, стройнее. Почти все жуки мертвы. Лишь немногие из них еще шевелят ногами, редкие счастливцы, запачканные жидкой тиной, уцепились за твердую землю, выбрались из предательского плена, обсыхают или, набравшись сил, уползают наверх, подальше от страшной гибели.

Жуков масса, не меньше десяти тысяч. Все они скопились в небольшой части канала длиной около двухсот метров. Быть может, этому способствовало то, что здесь спокойное течение воды.