Но какая добыча могла привлекать комаров и этой безжизненной пустыне? Очевидно, одна-единственная — большая песчанка, городки которой виднелись едва ли не на каждом шагу. В норе комар находил безошибочно того, кого искал, и, добившись своего, счастливый и опьяненный от крови, отправлялся в обратный путь. Песчанкам же деваться некуда. Они привыкли к тому, что их подземные жилища кишели блохами, клещами, москитами, комарами.

Так постепенно и развился в местном комарином племени инстинкт охоты за обитателями пустыни, и те, у кого он был особенно силен, равнодушно миновали мимо другой добычи.

Тайное убежище

Не спится. Быть может, виновата луна. Светила она особенно ярко и медленно-медленно двигалась по небу от одного края ущелья к другому, освещая застывшие горы, темные камни, кустики таволги, терескена и караганы. Сейчас весной желтая ферула рассеченная заняла все ущелье и горит на лунном свете свечками. Беспокойно и уныло кричит филин. Осторожная птица ни разу не приблизилась к нам, спящим на земле возле машины. Наверное, многим обитателям ущелья Иргизень, в котором мы заночевали, стало известно о появлении человека.

Временами запевает козодой. Нежная барабанная трель доносится издалека, то совсем близко, то усиливаясь, то затихая.

Пролетают жуки с низким и внушительно грозным гудением крыльев. Их два вида. Одни большие, по-видимому, гигантские навозники — гамалокопры, стремительно проносятся с запада на восток. Другие меньше — с юга на север. И это переселение имеет какую-то скрытую цель, наверное, очень сложную, унаследованную от далеких предков с таких давних времен, когда на земле еще не было человека. Ко второй половине ночи жуки смолкли, пролетели.

Иногда раздавался тонкий и нудный звон крыльев комара. Он летел снизу ущелья, со стороны реки. А до нее было не менее двадцати километров. Сколько времени путешествовал бедняга-кровопийца? Он и не примеряется куда сесть, а, видимо, усталый, сразу плюхается на лицо. Когда комару везло, он, отяжелевший от крови, гудел уже по-другому, улетая в сторону далекой реки.

Один раз со склона горы звонко, как металл, зазвенели мелкие камни под чьими-то ногами. Но в глубокой черной тени ущелья ничего не было видно. Только потом на горе показались неясные силуэты горных козлов. Застыли на мгновение и растаяли в темноте.

Совсем рядом в сухом русле зашумел кто-то очень громко. Луч карманного электрического фонарика выхватил из темноты пустынного ежика, маленького, добродушного, веселого, с бусинками черных сверкающих глаз. Он был очень занят, кого-то выискивал среди растений.

Наступило время, когда все звуки замерли, и изумительная тишина завладела пустынными горами. Тогда стало слышно тихое неясное гудение. Этот гул был где-то рядом во мне. Быть может, так звучала кровь, переливающаяся по сосудам, то, что мы не в силах услышать даже в ночной тишине спящего города.

А ночь все шла. Большая Медведица уходила влево, постепенно поднимая кверху хвост. Луна наконец переползла над ущельем, приблизилась к вершинам гор, скользнула по черным зазубренным скалам и скрылась. В ущелье легла тень и потухли ферулы-свечки. Но небо оставалось все таким же чистым и прозрачным с редкими звездами и серебристыми небрежными росчерками редких перистых облаков. Потом, когда едва заалел восток, как-то сразу проснулись все жаворонки, и их дружные крики показались нестерпимо громкими. Наступил рассвет. Долгая бессонная ночь кончилась.

О чем только не передумаешь, когда не спится. Ферулы напомнили, что у каждой из них основание отходящего от стволика листочка покрыто глубокой продольно вытянутой чашечкой, тесно смыкающейся своими краями, в этой чашечке, в отличном и темном убежище, на день затаиваются разные насекомые. Интересно бы сейчас на них взглянуть.

Едва позавтракав, я перехожу от ферулы к феруле. Вот паучок-скакунчик забрался в чашечку и сидит в ожидании добычи.