Вот на нашем пути распадок между горами, поросший саксаулом, караганой и боялышом. Но хотя бы на него взглянуть. Мы бредем по редким зарослям кустарников, присматриваемся.

Из-под ног во все стороны прыгают кобылки-пруссы. Много их здесь собралось с выгоревшей от летнего солнца пустыни. Благо, есть сочная зелень кустарников. Мчатся муравьи-бегунки. Проковыляла чернотелка. И будто больше нет ничего стоящего внимания. Но в стороне на большом камне колышется что-то темное. Надо подойти. Большая, в шикарном одеянии из черного бархата, украшенного сверкающими бриллиантами пятнышек, лежит, распластав крылья, бабочка. Ее наряды чисты, свежи и говорят о молодости, и все тело ее цело.

Я осторожно наклоняюсь над прелестной незнакомкой. Это бабочка-сатир. Но она вяла, равнодушна, меня не видит, едва жива. Легкий ветерок колышет ее распростертые в стороны крылья, и она не в силах ему сопротивляться. Эта бабочка — обитательница гор, горных лугов, сочных трав, скалистых склонов, заросших густой растительностью. Она, неудачная путешественница, попала сюда издалека или с севера, с гор Джунгарского Алатау, или с юга — с хребта Кетмень. До них добрая сотня километров. И оказалась в суровой выгоревшей каменистой пустыне без единой травки, цветка, на котором можно было бы подкрепиться нектаром, восстановить силы, истраченные на далекий перелет.

Может быть, неудачницу еще можно возвратить к жизни?

Мы готовим капельку сладкой воды и опускаем в нее головку бабочки. Сейчас спираль пружины хоботка развернется, бабочка жадно примется утолять жажду, и мы станем свидетелями чудодейственного исцеления. Но капля сладкой жидкости — запоздалое лекарство, наша пациентка к ней безучастна, а попытки лечения ни к чему. Тогда я вспоминаю, что органы вкуса бабочек находятся на лапках передних ног. На цветках с помощью ног насекомое узнает пищу прежде, чем приняться за трапезу. Я осторожно смачиваю лапки сладким сиропом. Но и эта мера слишком поздна. На наших глазах бабочка замерла, уснула.

Жаль неудачную путешественницу.

Она не долетела до маленького зеленого рая с цветками кипрея и вьюнка всего каких-нибудь полкилометра.

Песни сверчковые

Капчагай — изумительное по красоте ущелье. Скалы красные, черные, желтые громоздятся одна за другой, и там, далеко и глубоко внизу, в пропасти, между ними спокойно катит свои мутные желтые воды река пустыни — Или. В природе сейчас царит ликование. Землю, исстрадавшуюся за прошлые засушливые годы, пыльную и голую — не узнать. За две недели весны с нею произошло чудо. После весенних дождей и нескольких теплых дней она преобразилась, покрылась зеленой травой, украсилась желтыми и синими пятнами цветов. Всюду бродят медлительные черепахи. В небе неумолчно славят весну жаворонки. Воздух свеж, ароматен, чист, и далеко на горизонте виднеются снежные вершины Тянь-Шаня.

Короткая и счастливая пора пустыни!

Мы носимся по ровному зеленому и цветущему плоскогорью Карой вдоль обрывов, ведущих в Капчагай, ищем съезда к реке. Но все съезды заброшены, опасны, непроходимы. Вот, наконец, хороший спуск — и мы у воды, среди буйства зелени. Противоположная левая сторона реки пологая, холмистая, покрыта ярко-красными пятнами. То расцвели маки. На нашей стороне они только начинают появляться.

У высоких красных скал живописное место для бивака. Незаметно проходит день. Наступает вечер. Смолкают визгливые пустельги. Не слышно нежного переговора галок. Закончили свои монотонные песни удоды. Лишь прошуршала крыльями стайка розовых скворцов. На лету крикнула выпь и все смолкло. Затих легкий ветер. Померкла заря. Наступила удивительная тишина пустыни. И тогда с противоположного левого берега до нас донеслись неясные звуки. То дружным хором запели сверчки, самые первые музыканты среди насекомых. Это была массовая спевка, музыкальный разговор, сущность и значение которого до сих пор остаются неясными.