Прощаясь, Варька сунула Нине в сумку свёрток для Кеши, конфеты и ещё свёрток.

— Это тебе, может, пригодится. Не вздумай перепутать, — усмехнулась Варька.

Оля была тиха, равнодушна к аэропортной суете, всё время приваливалась к Нининому плечу.

Наконец они в самолёте.

Нина боялась самолётов. Первый и последний раз она, девятнадцатилетняя, летела в Адлер отдыхать. Земля сверху совсем непривычная, с жёлто-зелёной чересполосицей полей, оврагов и пустырей. Пока земля была видна, Нина ощущала свою связь с ней и была спокойна, но очень скоро под ними набухли облака, и полукруг, который охватывался взглядом, превратился в чуждое Нине, белое, непроницаемое пространство. Бесплотность этого пространства, его ненадёжность помешали Нине задремать, когда все вокруг дремали, она разглядывала серебристое крыло. И вдруг по этому крылу подбежал к Нине огонь… Из самолёта на пыльную стерню поля под Ростовом вышла в полуобмороке, не вышла — буквально выпала и лежала без сил на стерне, пахнущей сухой травой и керосином, пока её не поволокли прочь от самолёта. Запах керосина, огня, сухой травы, исколотая стернёй щека — память от того первого и последнего её полёта.

Сейчас у неё на плече лежит Олина бессильная голова. Сейчас нет того страха — к своей смерти, к своей жизни Нина равнодушна. Есть только Оля, которая заболела, потому что Нина забыла о ней, а значит, предала её.

Рядом с людьми Нина не ощущала людей. Вопросы, всегда волновавшие её, отступили, мозг спал. Жил в ней только страх за Олю, утробный, нещадящий.

Заснуть Нина не сумела. Одинаково равнодушно воспринимая черноту за иллюминатором, с густо рассыпанными по ней звёздами, и прозрачную пустоту быстро пришедшего дня, с горячим глазом солнца, и далеко внизу пёстрые участки земли, межи, и приземление в незнакомом городе, и медленное такси, везущее их к Кеше, вся она была сосредоточена на молитве, творимой внутри, обращённой к непонятной — высшей силе и повторяемой бесконечно: «Спаси Олю и возьми мою жизнь. Спаси Олю».

Несмотря на пологую лестницу, они поднимались на пятый этаж очень медленно. Оля ступит на ступеньку и стоит. Лицо у Оли мокрое.

Олины глаза похожи на Олеговы, резкая выемка губ похожа, прядь волос, падающая на лоб, похожа.

Хрупкая Олина худоба, беспомощно повисшие косы, острый маленький локоток заставляли Нину тоже останавливаться на каждой ступеньке…

А вдруг Кеша не спасёт Олю?

Едва коснулась звонка, как дверь перед Ниной распахнулась. На пороге — высокий, седой полковник.

— Можно видеть… — Нина замялась. Она забыла отчество и фамилию врача, а доставать из сумки записную книжку было уже поздно. — Кешу… — сказала она нерешительно.

Полковник щурил на неё глаза, долго не отвечал. Наконец очень любезно сказал:

— Идите за мной. Пожалуйста, я вас провожу.

Она поспешно пошла, по-прежнему держась за Олин локоть.

Внезапно полковник исчез, а Нина оказалась на рубеже коридора и комнаты.

Теперь на неё со всех сторон смотрели люди. Люди сидели на зелёной широкой тахте вплотную друг к другу и на зелёных стульях вокруг длинного стола, покрытого пушистой скатертью с вышитыми медведями, и вдоль стен. Ей досталось низкое, тоже зелёное, кресло. Нина неловко опустилась в него, усадила на колени сейчас совсем невесомую дочь, огляделась. Поняла: эти молчащие люди — очередь.

Ей было неприятно, что на неё смотрят. Когда её начинали разглядывать, Нина терялась и не знала, как себя вести. Она стеснялась большой родинки у верхней губы, сильно курносого носа.