— У него есть женщина, да? — спросила наконец Нина то, что вот уже много дней хотела спросить. — Он жениться собирается?

Она ждала ответа терпеливо, сама себе удивляясь, какой за эти дни стала кроткой, ждала, стараясь не испугаться правды.

Александра Филипповна собиралась в церковь тщательно — умылась, надела свою лучшую юбку, повязалась белым платком в тёмный горошек, проверила кошелёк. Нина ходила следом за ней.

— А кто его знает? Ходют тут за ним, даже бегают, изо всех сил. Но, чтоб одна, не замечала.

Так она и думала. Их много, и он со всеми… как с ней.

Александра Филипповна ушла, а Нина легла поперёк тахты. Лишь закрыла глаза, её тут же обступили женщины. Она запоминала всех женщин, которые приходили к Кеше, каждую по отдельности, и все казались ей красавицами, но если даже не совсем красавицами, то уж наверняка они были получше, чем она. Блондинка смеялась ей в лицо, насмешливо разглядывала её. Та, первая, девушка, которая так и не повернулась к ней, смотрит, не отрываясь, на Кешу: короткая толстая пушистая коса окантовала щёку. И сейчас кто-то смотрит так, не отрываясь, на Кешу.

Нина вскочила, пошла на кухню, выпила холодного чая. Легко позванивало в голове, и не было ни одной мысли. Александра Филипповна уже, наверное, в своей церкви, а в каждом уголке кухни остался её голос: «Мой отец был человек… Выздоровеет больной, отец возьмёт балалайку и — давай наяривать, а мы пляшем!»

Позвонили в дверь. Нина удивилась: не заперто же!

— Можно? — услышала знакомый голос. Вышла в коридор. Перед ней стояла Витина мать. — Я решилась прийти, вы простите. Мы ждём с тех пор. Витя даже есть перестал. Вы не думайте, мы заняли денег, мы теперь можем оплатить лечение за месяц вперёд. Вы скажите врачу. Он что, боится, что мы не заплатим? Вы скажите ему, вот деньги. — Женщина разжала ладонь, на ладони — четыре мятых бумажки по пятьдесят рублей.

Нина отступила от неё, прижалась к стене, потом бочком пошла в комнату. Женщина нерешительно потопталась на месте, пошла следом.

— Вы простите, что я решилась. Вы нас так обнадёжили! Мы всё ждём, утром, днём, вечером, Даже ночью прислушиваемся к шагам на лестнице, вдруг он для нас найдёт время только ночью? Одна надежда. — Женщина не плакала, сухо блестели глаза. — Я не знакома с ним. Если бы папа был жив… он умел разговаривать с ним.

— Разве он не приходил? — дрожащим голосом спросила Нина. — Я думала, я была уверена… Я ведь ему никто, такая же, как все, больная, просто хотела Вите помочь, Не сумела. Возможно, даже испортила. Вы меня простите. Я так его просила! У него умирающие, у него тяжёлые больные, он всё время с ними, вы извините его. Я вас прошу, потерпите, я его ещё раз попрошу. Он придёт, он должен прийти обязательно. — Нина лепетала, не зная, как помочь несчастной матери, и только одного боялась — замолчать.

Женщина постояла-постояла у двери в Кешин кабинет и, опустив голову, пошла к выходу.

«Подождите», — хотела сказать Нина, не сказала, потому что она сама ничего не знала про Кешу.

Женщина тихо ушла. Нина старалась вспомнить её лицо, торчащие скулы, опущенные к полу глаза, пушистые широкие брови, затянутые в тугой узел пушистые волосы, которые всё-таки непослушно топорщились над скорбным лбом.

Пошла снова на кухню. Бутылки с лекарствами, недопитый Кешей чай… Осмотрела всё это, ещё раз, ещё. И отчётливо поняла, что больше никогда этого не увидит. Ни бумажных пакетов с травами, заполнивших и переднюю, и тёмную комнату-кладовку, и пол под Кешиной кроватью в кабинете, и все полки, ни Кешиных книг, ни широченной, удобной, видно, на заказ сделанной тахты.