— Ты — жестокий, — тихо сказала Нинка.

— А ты больно чистенькая, привыкла жить в чистеньких местах, какая такая жизнь на самом деле, не знаешь.

— Или все низачем родятся, или все остаются потом жить, потому что перед Вселенной, о которой говорил Илья, все равны. Мне-то кажется, что во Вселенной никакого порядка нет, всё случайно и всё легко родится и умирает. Царит хаос. Минутой раньше или минутой позже и — родился бы совсем другой человек. Разве нет?

Кеша не ответил, удивлённый её спокойствием.

— Когда была маленькая, — продолжала она, — я всё думала, что зачем-то родилась. Всё ждала, вот вырасту и пойму. Выросла, дожила почти до сорока лет. А что я сделала нужного? Чужим книгам помогла выйти в жизнь? Они и без меня напечатались бы. Олю родила? Это, конечно, очень много. Но и Оля… — Нина запнулась, — умрёт… Суета. Хаос. Если души не могут встретиться в Вечности, всё — бессмыслица. Разве нет? — Неожиданно звонко сказала: — Тебя встретила. Илья говорит: не бессмыслица. И ты говоришь: чтобы не умереть, надо готовиться всю жизнь. Значит, правда, души не умирают. Значит, можно встретиться…

Он понял, чего она хочет от него. Но понял и другое: ей не нужно его ответа. Она ждёт от него совсем другого: ей нужна новая вера вместо старой, новая сила в жизни.

— Я никогда не спрашивал себя, зачем живу. — Чтобы Нинка не отвлекала его, он закрыл глаза. — Пока был жив дед, пока не убили его, я жил и жил, не задумываясь. Как он, собирал траву. Как он, лечил людей.

— Разве его убили?

Кеша часто вдыхал дым, дым суетливо вился вокруг.

— Лечил больных, ходил в тайгу, — заговорил Кеша поспешно, боясь, что сам для себя не поймёт то, что ему нужно понять, то, что он сможет понять только здесь, рядом с Нинкой. — Мать кричала… я — ирод беспутный… я деда предал. — Он привстал на локте. — А ты попробуй разберись сам… всё навалилось сразу: деда убили, про меня фельетон написали, Воробьёв вошёл в силу, девочка умерла. Очень я хотел вылечить её. Она на Олю походила лицом.

Нина закрыла ему губы ладонью. Кеша осторожно переложил её руку себе на грудь.

— Я не спал целую неделю, когда узнал о её смерти. Всё сразу, понимаешь, сошлось. Раньше я не задумывался, а тут словно раздвоился. Злость закипела во мне. Вы — так? И я — так! Злость на злость. Разве можно простить убийство? — Кеша замолчал. Долго молчал. — А может, дело в том, что мне захотелось власти над Воробьёвыми? — Снова помолчал. — А власти нет.

— Зачем?

— Что зачем?

— Власть тебе зачем?

Долго молчал Кеша. Впервые он пытался проникнуть не в больного — в себя, и это оказалось невозможным. Он был спелёнут непроницаемыми плёнками, сквозь которые не видно и не слышно для него жил его организм.

— Я и сам не знаю, зачем, — признался потерянно. — Это тогда мне понадобилась власть. Наваждение. Мне показалось тогда, я могу перевернуть мир. Дед просто лечил больных. — Наконец он заговорил о том, что мучило его больше всего. — Он не занимался ничем, кроме лечения больных, а мне захотелось стереть Воробьёвых в порошок! Разве это не справедливо? Врач должен бороться со злом! Мне казалось, я пойду дальше деда: смогу распоряжаться жизнью и смертью каждого.