— Тогда выходит, — задумчиво протянул Лукойо, — что Улаган — бог городов, но не бог цивилизации? Но Манало в ответ покачал головой.

— Он — бог не только городов. Ведь клайя дикие, такие же дикие, как и ваньяры — так называются несколько племен, которые смерчем проносятся по западным землям и обращают народы в Улаганову веру. Это с ними вы встретились, когда плыли по реке. И поверьте мне, хотя они беспомощны, когда сидят в лодках, стоит им сесть верхом — и им нет равных. Лукойо фыркнул:

— Да они стрелять-то толком не умеют. Что ни стрела — недолет!

— На суше достанут, — заверил полуэльфа Манало. — Эти племена так же, как племена куруитов, смутил своими посулами Улаган. Но вайньяры жаждут земли и рабов, а куруиты — империю.

— А клайя? — спросил Огерн.

— Этим бы только шкуру спасти.

— Итак, против нас куруиты, ваньяры и клайя, — подытожил Лукойо. — Кто хуже всех?

— Все плохи, — мрачно отозвался Манало. — Хотя если бы мне пришлось выбирать, кто из них мне больше враг, я бы выбрал куруитов, ибо они сильнее всех соблазненных Улаганом. Их столица, город Куру, на самом деле главный город Улагана.

— Он там живет? — расправив плечи, спросил Огерн.

— Там, — кивнул Манало, — он обитает. Ибо в Куру находится самый большой и самый прекрасный из посвященных Улагану храмов. Там каждый день ему приносят в жертву мужчину или женщину — а не раз в год или в месяц, как в других храмах.

— Куруитов, конечно, в жертву не приносят, — насмешливо проговорил Лукойо, и, к его удивлению, люди рассмеялись.

— Было несколько куруитов, — печально откликнулся Манало, — которых все же принесли в жертву. Эти настолько отдали себя Улагану, что добровольно пошли на пытки и смерть Правда, перед пытками им дают снадобья, заглушающие боль, поэтому боль не такая, какую испытали бы мы с вами.

Лукойо нахмурился.

— Неужто и те, которые готовят себя в жертву, сначала мучают и пытают своих собратьев?

— Нет, они молятся и служат в храме.

— Но как же тогда, умирая, они становятся добычей Улагана? — спросил Лукойо. — Губы их, пожалуй, и славят багряного бога, но их жизнь-то восхваляет Ломаллина!

При этих словах бири одобрительно вскричали. Некоторые даже захлопали себя по коленям — так им понравилось то, что сказал полуэльф. Лукойо чуть не упал — настолько его потрясло поведение бири, но все же удержался и выпрямился, храня нарочитое хладнокровие.

Манало кивнул, выждал, когда бири затихнут, и сказал:

— Ты верно заметил, лучник. Эти добрые души покинуты и невинны, так что после смерти они отправляются к Ломаллину, и он защищает их от Улагана. А потом от Ломаллина эти души улетают к Творцу.

— Зато их сородичи, те, которые действительно служат Улагану, не так благочестивы.

Манало усмехнулся.

— Им, Лукойо, пользуясь твоими словами, кажется, что они ведут весьма благочестивую жизнь — для них благочестие это убийство и насильничанье, это тайное высмеивание тех, кто живет, готовясь к самопожертвованию.

— Да уж, благочестие, нечего сказать! — воскликнул Лукойо, радуясь тому, что избежал поклонения Улагану. — Те, которые стремятся вести себя наиболее благочестиво, на самом деле уходят от благочестия, а лицемеры, наоборот, самые благочестивые из всех!

И эти слова Лукойо вызвали довольный ропот бири, но Манало спросил:

— Что же это говорит об их боге?

— Это говорит, что бога радует лицемерие и порочность его почитателей, что он процветает, убеждая их, будто, возлюбя себя превыше всего, они дарят свою любовь ему.