Дарио они немедленно восприняли как чужака, аутсайдера. Он не вписывался в их компанию. Умный, любимец учителей. Но сверстники его ненавидели.

Мечты о школе как о чем-то новом и радостном развеялись очень быстро. Чтобы добиться признания, он сказал своим соученикам, кто он есть на самом деле. Дарио Сантанджело. Сын Джино. Результатом стала еще большая ненависть мальчишек. Они из кожи вон лезли, чтобы досадить ему и сделать жизнь Дарио совершенно невозможной.

Тогда Дарио оставил всякие попытки поправиться им и замкнулся, спрятался в раковину, непроницаемую для их насмешек и оскорблений. В письмах к сестре он писал, какая отличная у них школа, какие замечательные у него друзья. Ответов от Лаки не было. Как будто она совсем забыла о его существовании. После прожитых вместе лет ему казалось, что они превратились в одно целое — и вот она уезжает в Швейцарию, знакомится там с какой-то дурой и уходит из его жизни. Такие дела. Даже на Рождество она сказала ему всего пару слов.

Дарио решил больше не писать ей. Отплатить той же монетой. Теперь он забудет о ней.

Лаки не могла спать. Ее преследовали кошмары. Всплески памяти. Голубой плавательный бассейн. Солнце на небе. Надувной матрац, покачивающийся на розовой воде…

Вся покрытая потом, она села в постели. Ей хотелось быть Олимпией, иметь настоящих, живых мать и отца. Ну и что, что они разведены? Какая разница? Зато они есть.

Она сбросила на пол простыни. Интересно, кого Джино пришлет, чтобы отвезти ее домой? Она очень надеялась, что это будет Марко. Хорошо бы он услышал все о ее похождениях. Хорошо бы он узнал в подробностях о том, чем она занималась с парнем, которого провела в школу. Пусть бы представил себе ее обнаженной, лежащей в объятиях мальчишки, а на соседней кровати — Олимпию, с ее приятелем. Ха! Тогда бы, наверное, он перестал считать ее ребенком. Ей уже пятнадцать. Она достаточно взрослая. И опытная. Очень.

Сколько было ночей, когда она, выбираясь из келий «Л'Эвьер», устремлялась туда, где можно на практике постигать великое искусство почти. Даже лежа обнаженной в постели с юношей, она была в состоянии оставаться на высоте этого почти.

А вот с Марко она бы с радостью дошла бы до конца. Да. Олимпия говорила, что до конца она готова была бы добраться только с Марлоном Брандо.

Лаки решила, что се устроит и Марко.

Поднявшись на борт самолета в Нью-Йорке, Джино откинулся на спинку кресла и закурил «Монте-Кристо». Поначалу он думал послать кого-нибудь, чтобы привезти Лаки домой: Марко, Рода или даже Косту. Но Дженнифер убедила его в том, что ехать нужно самому.

— Это твой отцовский долг, Джино, — сказала она. — Это будет означать, что ты действительно заботишься о девочке.

— Я и в самом деле забочусь, черт возьми. Дай мне только до нее добраться — я выбью из нее всю дурь.

— Нет, — мягко возразила Дженнифер, — ты этого не сделаешь. Ты поговоришь с ней и выяснишь, что ее к этому толкнуло.

— Ей уже пятнадцать, Джон, это правда, — взорвался он— Но скажи мне, что это за девушка, если она решила начать трахаться в таком возрасте?

— А чем в пятнадцать лет занимался ты? — спокойно спросила Дженнифер.

Джино нахмурился. Только Дженнифер могла задать подобный вопрос. Дурацкий вопрос. Он был мужчиной. В свои пятнадцать лет он мог делать все, что хотел. Девчонка — совсем другое дело.

И вот Джино сидит в самолете, хотя сам до конца не понимает зачем. Что бы он ни хотел сказать дочери, это может быть сказано где угодно.