Внезапно она вспомнила, как он пахнет. Отцовский запах. Господи, ну почему ей не пять лет? Почему нельзя броситься ему в объятия и кричать, замирая от восторга, взлетая к потолку?

Глаза Лаки наполнились слезами. С огромным трудом она удержалась от того, чтобы не заплакать. Это было бы проявлением слабости. Кто это станет переживать по поводу исключения из школы?

Только не она.

Отец и дочь покидали «Л'Эвьер», сидя бок о бок па заднем сиденье лимузина в полном молчании. Когда машина понеслась, набирая скорость, по шоссе, ведущему в аэропорт, Лаки очень хотелось, чтобы Джино хоть что-нибудь сказал. Или он был слишком для этого зол? Она кашлянула, решив начать разговор первой, но тут же передумала.

Молчание так и не было нарушено: ни по дороге в аэропорт, ни по пути к самолету, ни во время полета в Нью-Йорк, ни после посадки самолета.

Выйдя из зала таможни, оба направились к поджидавшему их обычному черному лимузину. Лаки удивилась про себя. Она полагала, что их багаж перегрузят в другой самолет и они отправятся прямиком в Лос-Анджелес, в тихий и спокойный Бель Эйр. Однако становилось очевидным, что вместо этого ей придется остаться в Нью-Йорке — по крайней мере на ночь, — и это будоражило ее.

Машина доставила их к дорогому жилому дому на Пятой авеню, с фасадом, выходящим на Центральный парк. Следуя за отцом, Лаки вошла в просторный вестибюль. В кабину лифта. Поднялась на двадцать шестой этаж.

Двухэтажная квартира напомнила ей фильмы с участием Фрэнка Синатры. Хромированная металлическая мебель, шкуры животных на полу, зеркала. Так вот в какой обстановке живет Джино в Нью-Йорке. Недурное местечко.

— Привет, дорогая.

Наконец-то с ней хоть кто-то заговорил. Это оказалась тетя Дженнифер, добрая и чуть располневшая, в костюме из розовой шерсти, с жемчугом в ушах, на шее и запястьях.

И вновь Лаки почувствовала, как слезы подступают к глазам. Вот дерьмо! Неужели она окончательно превратилась в маленькую плаксу?

Дженнифер распахнула спои объятия, и Лаки уткнулась ей лицом в грудь, успокаиваясь исходящим от нее теплом и нежным ароматом духов.

— Пойдем, родная моя. Пойдем в спальню и поговорим, — мягко сказала тетя Дженнифер. — Ничто так не поднимает настроение, как хорошая беседа.

Поглядывая со стороны на то, как Дженнифер уводит Лаки в спальню, Джино испытал чувство облегчения. Женщины. Всю свою жизнь он имеет с ними дело. Но Лаки еще не женщина. Она его дочь. Если бы только знать, в кого она превратится в этой швейцарской крысиной норе! Да он своими руками оторвал бы яйца подонку-иностранцу, прокравшемуся ночью в ее комнату.

Лаки оказалась очень красивой — только сейчас он осознал это в полной мере. Джино привык смотреть на нее, как на ребенка, но нет, теперь уже его дочь была в том возрасте, когда всякие озабоченные подонки — иностранные или свои — начинают с вожделением ласкать взглядами ее тело. Пятнадцать лет, всего чуть-чуть до шестнадцатилетия. С кем же ей поговорить по душам? Посоветоваться? Уж ясное дело не с ним. Только Дженнифер сейчас в состоянии объяснить Лаки, что, если он, Джино, еще хоть раз услышит о том, что какой-то там парень пытался получить от нее свое, он снесет негодяю голову — и ей тоже.

Она — дочь Джино Сантанджело, и дай ей Бог поскорее понять, что это значит.

Как легко оказалось дурачить взрослых. Тетя Дженнифер была доброй и ласковой женщиной, но ведь одной ногой она стояла в каменном веке! А какие слова она произносила! Скромность, порядочность, самоуважение, честь — и некуда было спрятаться от этого сентиментального мусора. Лаки быстро поняла, что тетка хочет от псе услышать. Что отец хочет услышать.