- Чаще всего он слесарил, ребята. Он понимал толк в хорошей работе и за войну понаделал, наверное, сотни три самолетных силуэтов из медных гильз и не меньше сотни ножей из авиационных лент-расчалок. Петелинские ножи ценились не меньше трофейных, золлингеновских...

Казалось, вопросам не будет конца. Под занавес, ребята прочитали обязательства, выполнив которые, они должны были получить право называться группой имени Героя Советского Союза Петелина.

И тут во второй раз поднялась со своего места Галя:

- Дорогие ребята, прежде всего спасибо за тепло и интерес, которые вы проявили к Петру Максимовичу. Спасибо от меня, от нашей дочери Ирины, от сына, Игоря. Он сейчас в больнице и поэтому не присутствует. Только что я услышала ваше обязательство, и мне стало немного страшно - вы беретесь не получить ни одной тройки? Может, лишнего хватили?..

- Ничего...

- Вообще-то трудно!

- С тройками мы не стоим имени Петра Максимовича.

Шум не утихал довольно долго. Были голоса, склонные согласиться с Галей и малость снизить обязательства, но энтузиасты перекричали, и решение осталось: год закончить без троек.

- Если так, обещаю вам, славные мои мальчишки, сдержите слово передам на вечное хранение в училище Золотую Звезду и все правительственные награды Петра Максимовича. Только держите слово...

Разошлись поздно.

- И все началось с того, - спросил я у Грачева, - что вы спросили в троллейбусе, кем он был раньше?

- Да.

Мне трудно определить, что изменилось в Игоре, но после больницы он определенно стал другим - исчезла настороженность в разговоре, мягче сделалось лицо, и слова утратили прежнюю резкость. О происшествии, что привело его в больницу, он говорить избегал, и на вопрос о самочувствии ответил с незлой иронией:

- Пожалуй, правильно, что за одного битого двух небитых дают...

Как определить мазок, что завершает полотно художника, рождая на мертвой ткани холста загадочную, живую улыбку женщины или зажигая трепещущим светом луч скрытого за лесом солнца, на одинокой вершине, гордой сосны; как узнать каплю, превращающую обыкновенную лужу в маленькое прохладное озерко; можно ли из потока слов выделить единственное, заставляющее вдруг дрогнуть чужое сердце, в миг переворачивающее судьбу человека? Мне не решить, что именно изменило Игоря - перенесенное унижение, где-то, в какую-то крошечную долю времени, достигшее предела? Или физическая боль, которую надо было скрывать - какой настоящий мужчина сдается боли? Или все было проще - человеческая мерзость, с которой он столкнулся лицом к лицу, заставила его отпрянуть и взглянуть на жизнь с новой точки зрения?.. Мне не решить этой задачи, с полной ответственностью я могу только утверждать: после больницы Игорь стал другим, незнакомым мне человеком.

- Домучаю восьмой класс, - сказал Игорь, - и ходу из школы.

- Учиться надоело, полагаешь, образования тебе хватит?

- Надоело. Надо жить.

Признаюсь, ответ мне понравился. И не только слова, прозвучавшие весьма внушительно, но и та жесткая интонация, с которой они были сказаны.

- Недавно мне Люся звонила, интересовалась твоим здоровьем, рассказывала о своей работе...

- По собственной инициативе сообщаете или Люся просила? - осведомился он, и в этих словах проглянул еще старый Игорь, но тут же, не дождавшись ответа, сказал: - Когда я лежал в больнице, газеты читал. Дома, чтобы каждый день, - не получалось. А там делать нечего - читал. И подумал: взять бы нашу школу - ребят, учителей, всех, включая Беллу Борисовну и директора, и заставить дня три ничего не есть. Пусть бы почувствовали, что такое голод!.. Я пробовал - два дня только воду пил. Очень полезно! Тогда и начинаешь понимать, как живется людям где-нибудь в Анголе или в Танзании.

- О делах в училище слышал? - поинтересовался я.

- Слышал. Ребята приходили, звали в гости... Только как-то неудобно.