|
Потом сильные руки хватают ее, вытягивают из ямы. Ее волокут куда-то смуглые бородатые люди в вонючих бурнусах. Время от времени они бьют ее – кулаками, ногами, колючими ветками. С нее срывают остатки одежды, укладывают на какие-то козлы животом вниз, привязывают ремнями за ноги и за руки. Она пробует сопротивляться, кричит – ее душат волосяной веревкой, пока не начинает останавливаться сердце. А дальше, один за другим, фараки насилуют ее – с хохотом, с выкриками, подбадривая друг друга. Она стискивает зубы, чтобы не закричать от боли, омерзения, бессилия. Краем глаза видит, что в стороне стоит группка женщин с закрытыми лицами. Жены тех, кто сейчас ее насилует, кто выливает в нее свое грязное семя, жарко и зловонно дышит ей в спину. Они спокойны, им интересно. А потом она слышит дружные ритмические хлопки: женщины начинают хлопать в ладоши в такт движениям очередного насильника…
Тьма, свет, снова тьма. Ранее солнечное утро. Рынок в Дарнате. Деревянный помост с низкими перилами, а вокруг него – люди. Много людей, одни мужчины. Она стоит на помосте совершенно голая. Ее руки прикованы цепью к длинному бревну над краем помоста. Рядом с ней еще рабы: темноволосая женщина с равнодушным лицом, подростки обоего пола, седеющий мужчина со шрамами по всему телу. – Эй, не жадничайте! – кричит работорговец в толпу. – Смотрите, какая девушка! Настоящий цветок. Какая грудь, какие ноги, какая задница! Просто породистая лошадь, а не девушка. И всего за восемьдесят саккаров. – Ты шутишь, Эшмер, – кричат из толпы. – За восемьдесят саккаров я буду бодать всех дарнатских шлюх целый год. А ты за одну просишь столько! Двадцать золотых за эту северную стерву! – Побойся гнева Игерабала, гражданин! – вопит работорговец, пытаясь перекричать дружный издевательский смех окруживших помост мужчин. – Двадцать саккаров стоит простой ишак, а не такая редкая красавица. Семьдесят пять саккаров, во имя Игерабала сброшу пять золотых. – Да ты спятил, торгаш! – Хорошо одетый человек с черной бородой презрительно плюет себе под ноги. – Семьдесят пять саккаров за бабу? Была бы она девственница, еще куда не шло, но ведь ее трахали все, кому не лень – или скажешь, что я неправ? – Эта падаль столько не стоит, – подхватывает другой. – Спи с ней сам, она тебе поросят родит. – Эта северная корова через год станет толстой и ленивой, – добавляет еще один покупатель. – У меня была селтонская наложница. Эти северянки слишком холодны, они не умеют ублажать мужчину. Тридцать саккаров последняя цена. – Грабеж! Да проклянет вас всех Куа, проклятые скряги. Разуйте свои бесстыжие глаза и посмотрите на эту девушку. И за такую красавицу вы даете жалкие тридцать саккаров? Чума на вас, проказа и сифилис! – Чтоб ты сам сдох от чумы, сын осла! Тьфу на тебя. Ты сам взгляни, какие злые глаза у этой девки. Она зарежет своего хозяина во сне, или сама перережет себе горло. На нее смотрят десятки людей, а она с ненавистью и презрением смотрит на них. Она готова убить каждого из них, из этих скотов, которые разглядывают ее, будто животное, торгуются из-за нее, брызгая слюной и бранясь. Но ее руки скованы, и темная слепая ярость в ее душе лишь застилает глаза и грозит разорвать сердце. – Будьте вы прокляты! – кричит работорговец. – Пятьдесят саккаров! Всего пятьдесят саккаров за девку! И пусть меня заживо сожрут черви, если я скину с этой цены хоть один каваш. Старик в кожаной тунике протискивается между покупателями, выходит к помосту и смотрит на Касту. Ей хочется укрыться от этого взгляда, но все, что она может сделать – это вложить в ответный взгляд всю ненависть, которую она испытывает к этому человеку. Ко всем этим людям. – Мне подходит эта змея, – говорит старик. |
