«Захватническая армия» действовала неустанно, безжалостно и равнодушно. Начав наступление с плодородных окраин, накинулась на пышные деревья в садах вдоль канала Кархайя, поедая листву и кору; переместилась на чудесные луга в районе Мухавваль, начисто скосив траву. Потом, все еще не насытившись, бросилась на древние пальмы, обрамлявшие Тюремную дорогу, причем на одну так много насело, что дерево под их тяжестью рухнуло, прибив спавшего нищего. Тучи насекомых шарахнулись от Купольного монастыря, где гулко били колокола; пронеслись над телегой с зерном на мосту Торговцев соломой, сбросив мула вместе с погонщиком в канал у Сирийских ворот; лихорадочно разворошили огромные кучи мусора в квартале аль-Кунаса, где их оказалось больше, чем мух. Они уничтожили искони урожайные зерновые поля на острове Аббасия; смели молодые деревца в квартале Хейлена, названном в честь первой любви халифа; и закружились черными струями от рынка к рынку, от парка к парку, от одного фруктового сада к другому, от одной зеленой беседки к другой, делая смелые, оригинальные шахматные ходы по всему Багдаду, останавливаясь лишь тогда, когда чуяли растительность или зелень. Их опьянили запахи жасмина и базилика на рынке Благовоний. Они разнесли в клочья соломенные ворота кладбища Курайш; проломили земляные стены квартала Мухаррим, сожрав связующую тростниковую основу; выхватили пальмовые корзинки прямо из рук плетельщиков на аль-Кархе; полакомились миндалем на ореховых складах; перепугали цыплят на Курином рынке; вгрызлись в тиковые столбы ограждения на рынке рабов; съели сотни локтей хлопчатобумажной ткани, вывешенной на рынке Красильщиков; начисто смели с улиц конский помет, очистили цветочницы, сгрызли лозы, разгромили Шпалерную улицу, уничтожили лилии в прудах аль-Хульда, опустошили мельницы Зубейды и устремились к прославленным садам Гаруна аль-Рашида.

— Скакуны с Красного моря! — вскричал ибн-Шаак, ворвавшись во дворец, чтобы сообщить халифу о своем открытии, пока никто другой не успел.

— За олуха меня принимаешь? — язвительно бросил Гарун, не найдя подходящей реакции, кроме презрения, собственными глазами ясно видя за окнами плотные черно-желтые тучи, кружившие над минаретами, жадно пикируя к позеленевшему медному куполу.

Они действительно затмили город, «как солнце затмевает луна», и правоверные в мечетях молились, как при солнечном затмении. Но первоначальное беспокойство халифа растаяло под влиянием новых забот и тревог. Ведь последнее предсказание пророчества означало, что Шехерезада с минуты на минуту вернется целой и невредимой, тогда как он еще не разобрался в замыслах Шахрияра, детально не продумал устройство торжеств в честь спасения царицы. Саранча могла помешать любой церемонии; вдобавок она несла настоящую катастрофу с непоправимым ущербом, истощением продуктовых запасов, невыплатой земельных налогов по всему халифату… Гарун изо всех сил старался испытывать не чрезмерное наслаждение, а огорчение наступавшим хаосом.

Насекомые, как драгоценные камни, унизали москитные сетки на окнах дворца Сулеймана. Но Шахрияр, еще не признав в них «скакунов с Красного моря», увидел в несметном количестве нечто фантастическое и невольно связал это нашествие саранчи с Шехерезадой, будто она силой своей фантазии могла направить этих насекомых против него. Шахрияр давно не беседовал с Гаруном аль-Рашидом, как бы по обоюдному соглашению, хотя чувствовал, что на него пала густая тень подозрения. Он хотел поскорее улизнуть из города, вернуться в далекое царство, разыграть там ужасное горе, взять в руки безраздельную власть, постараться вернуть ощущение сексуального освобождения, пока еще мучительно скоротечное. Может, нашествие саранчи даже к лучшему — послужит прикрытием бегства, — и поэтому царь призадумался, не пора ли готовиться, укладывать ценности, пока не слишком поздно.

Малик аль-Аттар на улице Кварири наблюдал, как насекомые разлетались длинными лентами, огибая продушенный камфарой дом, и обдумывал способ сколачивания капитала на неизвестном доселе достоинстве драгоценной смолы.