Малик аль-Аттар на улице Кварири наблюдал, как насекомые разлетались длинными лентами, огибая продушенный камфарой дом, и обдумывал способ сколачивания капитала на неизвестном доселе достоинстве драгоценной смолы. Ухватился за эту мысль с радостью, ибо пережил тяжелый день. Сначала у него состоялся неприятный спор с горшечником, которому он поручил изготовить глиняные кружки для несостоявшейся кофейни — маленькие, покрытые густой глазурью, специально рассчитанные на небольшое количество напитка, закладывающие основы культуры мелких драгоценных глотков, — горшечник пригрозил представить дело о нарушении контракта на рассмотрение кади. Потом необъяснимо кольнуло мимолетное воспоминание об исчезнувшем Зилле, пронзило предчувствие, последовал приступ раскаяния, сожаления об утрате или что-то вроде того, терзавшее аль-Аттара по дороге домой, пока он не увидел тучи насекомых, затмившие небо. Теперь он забеспокоился о разнообразных посевах, арендной плате за недвижимость, на чем уже наверняка сказался налет; с неизменной предприимчивостью принялся строить проекты извлечения выгоды из катастрофы. Вспомнив, что члены рода Бармаки считали насекомых деликатесом, задумался о кулинарных достоинствах саранчи; о красном пигменте, который добывается из выделяемого насекомыми шеллака; заинтересовался, какие оттенки желтого можно получить от джарада; нельзя ли изготавливать из размятой и спрессованной подобающим образом чешуи легкие и одновременно прочные подстилки; решил немедленно выяснить, какие зерновые особенно пострадали от казни египетской, исследовать возможность их поставок из других областей халифата, явиться в Министерство финансов под видом простого жителя Багдада, способного своевременно среагировать, справиться с катастрофой, пополнить уничтоженные запасы. Новые волнующие перспективы мгновенно прогнали тревожные предчувствия насчет судьбы племянника.

Тем временем старый монах на Ослином холме улыбался ангельской улыбкой. Саранча проникла под его рясу, забилась в чувствительные складки старческой плоти, щекотала шрамы, дергала жесткие волосы, падала к ногам, жадно грызла. Пророчество осуществляется, его одиссея заканчивается. Остается дождаться, когда единственный оставшийся в живых из семи указанных в пророчестве спасителей вернет сказительницу, и тогда жизнь его кончится.

Путники скакали, не говоря ни слова, не чувствуя боли, стиснув зубы, видя повсюду на вьющейся ленте паломнического пути опустошения, причиненные казнью египетской. Поднимая клубы пыли, они промчались мимо третьего каравана, медленно шедшего в Мекку, изумив и испугав торговцев своими безумными взглядами. Однако никто не осмелился преградить им дорогу, увидев грозно сверкавшие мечи в руках всадников, напоминавших гази — воинов газавата, священной войны.

Сами того не заметив, проехали Акабат-аль-Шайтан, проследовали через Лаузак, через долину аль-Убайид, проскакали по развалинам Хиры, где прятался юный Абдур, не обратили внимания на торговцев в Кадасие, распугивая собак и кур, поднимая в прудах водную рябь. Промелькнули мимо гробницы Али в Наджафе, последнем маяке цивилизации перед погружением в пустыню Надж, оставляя за собой со свистом распоротый воздух. Их подгоняло намерение покончить с делом, сила, превосходившая личные интересы, сверхъестественная решимость. Один Касым проявлял недовольство. Когда наступила ночь путники, по молчаливому соглашению, остановились в Куфе, слишком уставшие, чтоб продолжать путь без отдыха и подкрепления. Теперь уже была совсем рядом каменная могила, где упокоился Таук, поэтому Исхак пошел в мечеть помолиться. Капитан будто бы дожидался подобного случая.

— Я ему не доверяю, — шепнул он. — Никогда не верил.

Юсуф оглянулся в сторону мечети.

— А я верю, — твердо сказал он, — что он не дрогнет перед лицом опасности.

— Да я не то имею в виду, — оговорился Касым, но Юсуф точно знал, что имелось в виду: как бы аскет не поднял на них меч, чтобы остаться единственным спасителем и получить награду халифа.