|
Одно мучительно длинное, кошмарное мгновение Лизе казалось, что стюардесса сейчас ударит ее. Но она лишь оттолкнулась и упала грудью на чемоданчик. Самолет выправился. Стюардесса встала на колени и принялась обеими руками сгребать лекарства обратно. — Милая, еще пакет, — простонал кто-то. Стюардесса прошипела что-то сквозь зубы, собирая разлетевшиеся коробки. Каблуки мешали ей; она села прямо на пол и яростно содрала с себя сапоги. Лиза увидела, как она поджимает пальцы в тонких носках, и подумала, что грязный металлический пол, наверное, страшно холодный. Стюардесса подобрала последнюю упаковку, захлопнула крышку и наконец, встала, бросив на Лизу еще один яростный взгляд. Лиза смущенно отвела глаза. У крови был вкус соли и железа, и она никак не останавливалась. И нечего так злиться, подумала Лиза, я же не нарочно! Попробуй удержись на этой лавке, когда так трясет, и так страшно, и так мерзко пахнет... Внезапно она наткнулась взглядом на «Чингисхана», сидевшего чуть наискосок от нее. Длинноволосого не тошнило; среди измученных и перепуганных лиц он выглядел так, будто вышел на приятную прогулку. «Чингисхан» смотрел то на стюардессу, уже бегущую к кому-то босиком и с пачкой пакетов в руках, то на ее чемоданчик. В его длинных глазах светилось живое любопытство и легкая усмешка. От удивления Лиза даже забыла про рану; кровь капнула на брюки, оставив темное пятно. — Паке... — умоляющий голос прервался отвратительными звуками. Рядом мучительно застонала тетя Нина. Лиза услышала шуршание бумаги, уткнулась лицом в колени и закрыла уши. Самолет все еще потряхивало, но основная зона турбулентности уже была пройдена. Над Черноводском, как ни странно, было спокойно, и теперь можно было быть уверенным, что самолет благополучно приземлится в аэропорту. Пахло табачным дымом — два или три геолога не выдержали и закурили. Никто их не останавливал — табак хоть немного перебивал запах рвоты. Стюардесса забилась в угол и обхватила себя руками. Ее трясло. Перед ней дремал на боку, вытянув ноги, измученный тряской пес; он поскуливал во сне, подрагивал лапами — то ли гнался за кем-то, то ли убегал. Глядя на него, Анне тоже хотелось заскулить. Они все видели. Пятнадцать человек видели, что она везет в Черноводск полный чемодан кодеина. Пятнадцать человек, каждый из которых достаточно пронырлив, наблюдателен и сообразителен, чтобы суметь попасть на дополнительный, нигде не указанный рейс. Сказать Барину? Он убьет ее. Промолчать? Но как только кто-нибудь из пассажиров стукнет на нее, это дойдет до Барина, и будет еще хуже. Анна со стоном закрыла глаза, закашлялась. Боль усиливалось; кто-то говорил ей, что во время ломки мозг начинает воспринимать любые сигналы тела как болевые. Она выдержит еще час, может, два. Потом ей нужен будет укол. Она встала, покачнувшись; с удивлением посмотрела на свои босые ноги, оглянулась. Сапоги валялись в проходе, как мертвые зверьки. У Анны не было сил надеть их; она пошла в туалет в носках. Одна из упаковок кодеина лежала в кармане. Анна убедила себя, что это не воровство — ведь Барин дает ей столько вещества, сколько надо, так что плохого в том, что она сама возьмет немножко? Она вылущила несколько таблеток, проглотила, запила из-под крана, черпая ее ладонями. Вода отдавала ржавчиной и какой-то химией, но ей было все равно. Все так же покачиваясь, она вернулась на место. — Худо тебе? — сочувственно спросил хозяин собаки. Анна подозрительно взглянула на старика. «Да, я наркоманка, у меня ломка!» — хотелось ей завопить на весь салон, но в интонациях деда не было издевки: похоже, он спрашивал искренне. «Этот ничего не понял, — внутренне усмехнулась Анна. — Чертова девчонка, наверное, тоже. Остается еще человек двенадцать... двенадцать свидетелей». — Умаялась, бедная, — проговорил старик. Анна кивнула. — Да, я устала, — пробормотала она, — очень устала. |
