А Шепот стоял перед машиной еще более смятенный и обрадованный, чем много лет назад, под сухим почерневшим деревом среди степи.

- Вы? - сказал, не веря.

…Долгие годы снилась ему ночами та, которую любил. Снилась даже тогда, когда был женат на Инне; она была бессильна изгнать Галю из его ночей. Только истинно любимые женщины могут приходить в наши сны, а всем другим, как бы они этого ни хотели, нет туда доступа, и не могут они его получить никакой ценой. А Галя снилась ему часто, и снилось, что целует он ее всегда в одной и той же комнате, и всегда она одинакова - молодая, привлекательная, беззащитно-хрупкая. И всякий раз во сне вспоминались ему давдие сны про этот самый поцелуй, и уже все перепуталось, и он не мог понять, целовал ли он Галю когда-нибудь на самом деле или прошлое было только сном, а поцелуй - теперь, хоть и это тоже только сон. И потом целые дни ходил он разбитый, как больной, и не мог постичь, снилось ли ему или и в действительности целовал он ту, бледную и нежную, с равнодушными движениями и подернутыми истомою прозрачными глазами, и вновь и вновь мечтал он о встрече с нею, хотя так и не узнал, жива ли она, куда девалась, какою стала - ведь прошло много лет, полжизни почти прошло.

Потому и не смог он владеть собой, когда увидел тогда на заставе Богдану: как будто вышла из всех его снов молодая Галя и стала перед ним, клонясь на него, опять угрожая сбежать, исчезнуть, теперь уже навсегда.

И сейчас, из полутьмы полковничьего газика наклонилась к нему хрупкая фигурка, и большие прозрачные глаза смотрели на него уже не равнодушно, а с каким_тто испугом - много бы он дал, чтобы прогнать испуг из тех глаз!

- Вы? - повторил опять, не находя более слов, неспособный вытолкнуть из перехваченного спазмами горла более ни звука, кроме этого наипримитивнейшего, наибанальнейшего звука - вопроса «Вы?».

Она улыбнулась ему бледно и опять-таки чуть испуганно, тихонечко откликнулась:

- Я.

Наверное, была еще менее способна разговаривать, чем Шепот.

- Вы… с полковником? - выдавил наконец тот хоть какую-то фразу, хотя, по правде говоря, фраза эта была абсурдной.

- Да, - прошептала она, и он почувствовал, что у нее пересохло в горле, и ему так жаль стало ее, что он чуть не заплакал, и захотелось вырвать ее из машины, обнять, зацеловать здесь, на глазах у всей заставы и самого полковника Нелютова, но какой-то бес застенчивости и вечной сдержанности цепко держал его в своих шорах, и капитан только и смог протянуть руки, не то собираясь поддержать Богдану, не то просто вытащить ее из машины, и сказал:

- Прошу.

А сам подумал: «Хорошо, хоть на это отважился».

Богдана несмело, словно к горячему, прикоснулась холодной тонкой рукой к его загорелой крепкой ладони, мгновение их руки касались друг друга, никто первым не решился шевельнуть хоть пальцем, это была своеобразная разведка прикосновением, а в это время их глаза, серо-толубые Богданы и темные Шепота, вели между собой быстрый лихорадочный разговор о будущем, они без ведома хозяев утверждали собой йакт о дружбе и любви, и теперь исчезла встревоженность из одних глаз и испуг из других. Богдана первая шевельнула рукой, оперлась о правую руку Шепота, он чуть отступил, давая ей место рядом с собой, и женщина легко выпрыгнула на землю.

- Здравствуй…те, - улыбнулась она Шепоту, словно бы без этой ритуальной формальности приветствия не мог вступить в силу их пакт.

- Здравствуй…те, - так же ответил ей Шепот, и его поднятая бровь чуть заметно вздрогнула. - Там… полковник… он ждет…

- Да, да, он ждет, - согласилась с ним Богдана. Говорили совсем не то, что надо, не то, что думали, но знали: именно так оно и должно быть, именно этот маленький обман нужен сейчас, в эти первые минуты их сближения, нужна была какая-то зацепка, общая для обоих.