Наконец Шу скривил губы и отвернулся, первым нарушив зрительный контакт. Он взмахнул рукой с очевидным отвращением.

— Делайте, что должны, и черт с вами. Вы никогда ничего не докажете.

Я нарушил наступившую тишину, шагнув в сторону коронера:

— Я полностью в вашем распоряжении.

Он кивнул с явным облегчением, бросая обеспокоенные взгляды на Шу.

Мы приступили к вскрытию. Зона Хистер Шу пролежала под землей уже несколько недель, но ее тело сохранилось лучше, чем я ожидал, учитывая воздействие местного умеренного климата. Плоть поддалась нашим лезвиям, будто бы кожа все еще была наполнена влагой. Это нервировало и, смею сказать, было очень странно… но мы продолжали процедуру.

Мы провели осмотр тела, но, прежде чем успели продолжить, Холмс тихо сказал:

— Горло, господа. Горло.

Мы разрезали ткань для изучения сухожилий, хрящей и костей. Пока мы работали, коронер тяжело дышал, но когда он диктовал свои выводы клерку, его голос был тверд.

Часть седьмая

— … установлено, что шея была сломана, трахея представляет собой месиво, — говорил коронер, давая свидетельские показания в зале суда. — На горле видны следы от пальцев, указывающие на то, что она была задушена. Шея вывихнута между первым и вторым позвонками. Связки порваны. Трахея раздавлена в передней части шеи.

Из галереи для зрителей я наблюдал, как его слова действуют на каждого из двенадцати присяжных заседателей: некоторые то и дело бросали взгляды на Траута Шу, сидевшего за столом защиты. Вся его поза излучала холодное презрение.

В зале суда было жарко, июньское солнце безжалостно сжигало Льюисбург. После ареста Траута Шу мы с Холмсом вернулись в Англию, но Престон повесткой попросил нас вернуться, чтобы присутствовать на суде, что мы и сделали. Несмотря на результаты вскрытия трупа, он совершенно не был уверен в победе обвинения. Шу ни разу не отказался от заявлений о своей невиновности, а американский закон полностью перекладывает  бремя доказательства преступления на сторону обвинения. В настоящее же время доказательства были только косвенными. Очень серьезными, как мне казалось, но в глазах закона они балансировали на острие бритвы.

Во время перерыва миссис Хистер обратилась к мистеру Престону:

— Вы должны позволить мне дать показания, — умоляла она.

— Для чего, мадам? Вы не были свидетелем преступления.

— Но моя дочь…

Престон оборвал ее с некоторым раздражением, ибо на самом деле этот аргумент миссис Хистер приводила уже не в первый раз.

— Вы утверждаете, что ваша дочь пришла к вам во сне. Во сне, сударыня.

— Это был ее призрак, сэр. Ее дух взывает к справедливости.

Холмс мягко прервал ее:

— Миссис Хистер, даже в самом лучшем случае, это просто сон, и законы этой страны не дозволяют сну выступать  в качестве доказательства. Ведь вы никак не сможете доказать то, что утверждаете.

Она повернулась к Холмсу, указывая пальцем на Престона.

— Вы защищаете его? Вы говорите, что я должна быть спокойной, и пусть убийца моей дочери улизнет из рук правосудия, как скользкий змей, кем он и является на самом деле?

— Конечно же нет. Дело в том, что я предоставил мистеру Престону некоторые факты, которые он может посчитать очень полезными.

— Какие факты? — спросили мы с миссис Хистер одновременно.

— Ватсон, вы помните, что я отправил несколько телеграмм, когда мы впервые приехали в Льюисбург?

— Конечно.