|
Он также использовал второе имя вашей дочери, а может, просто перепутал его с именем твоей жены, Обычные неточности, касающиеся маленьких людей. Тут рядом есть еще пара фраз, например, о дочери профессора Мюнхенского университета. Так что все сходится – речь идет именно об Эрне. Автор упоминает о ней и некоторых других немцах, кто хоть как-то высказался против политики Гитлера в самом конце войны. Этим Шнайдер иллюстрирует, кстати, вовсе не недовольство населения, а как раз наоборот – подчеркивает единичными исключениями правило: народ сохранил лояльность режиму до последних дней. Теперь что касается моих внуков. Во-первых, раз я так написал, значит, у меня были на то основания. Во-вторых, Виттер – девичья фамилия моей жены, а Ойген – имя одного из моих сыновей, кстати, ровесника твоей дочери. Остается предположить, что, расставшись со мной в мою бытность узником Дахау, моя супруга вернула себе, а заодно присвоила и детям свою прежнюю фамилию. Вероятно, я начал разыскивать их после войны (эта мысль у меня уже шевелится в мозгу) и, по крайней мере, Ойген нашелся и приехал в Мюнхен. Он познакомился с твоей дочкой, и их дети стали нашими общими внуками, Готфрид. Не знаю, нравится тебе такое родство или нет, но лично я, зная Эрну, рад за своего сына уже сейчас. Вот и все. Профессор Вангер долго молчал, недоверчиво глядя то на Эриха, то на книгу. Он прочитал в английском тексте Шнайдера все, что касалось некой Элеоноры Вагнер, и убедился, что Эрих говорит правду. – Как, ты сказал, назовут твоих внуков? – вдруг что-то вспомнив, спросил он. – Вильгельм и Августа. Профессор задумался и долго ничего не говорил. Эрих Белов не знал, что в тот момент он снова услышал звонкий голос Эрны: «Дочку я назову в честь папиной мамы Августой, а сына – в честь маминого папы Вильгельмом». – Ну хорошо, а что ты сделал потом? Ты сказал, что провел бессонную ночь… – На следующий день поздно вечером я взял все книги и отправился туда, где их нашел. Я хотел вернуть их на место. Не знаю почему. Я подумал, что они могли кому-то предназначаться и что мое случайное вмешательство нарушило чьи-то планы. Но подойдя к тому месту, я увидел, что рядом стоит автокран с гирей, а стены здания обрушены. Восстановить статус-кво было уже невозможно. Я постоял на месте, походил кругом. Бросить эти книги просто так я не мог. Не я один имел привычку шариться в развалинах. Их неминуемо нашел бы кто-нибудь из бродяг или из службы ТЕНО. В общем, тогда я не придумал ничего лучшего, как пойти к тебе. Я вдруг подумал: а почему, черт возьми, я один должен быть хранителем этих тайн будущего? Может, мне не будет так одиноко при мысли, что кто-то еще в этом мире причастен к ним? – Но почему я? – спросил профессор. Старик пожал плечами. – По многим причинам. Во-первых, ты порядочный, рассудительный человек, во-вторых – историк. В конце концов, не ты ли все время интересовался, что будет дальше и чем все кончится? Короче говоря, что сделано, то сделано. Я отнес книги к тебе, сделав вид, как будто бы только что нашел их. – А если бы я решил поведать о них всему свету? Об этом ты подумал? – Тогда это отразилось бы на событиях, описываемых здесь после февраля сорок третьего года. – Эрих положил ладонь на тонкий темно-синий томик. – Ты так безоговорочно доверяешь всему, что здесь сказано? – Моя вера, Готфрид, не имеет ничего схожего с религиозным верованием. |
