|
Она прошла в гостиную. За большим овальным столом сидели две молодые женщины. Одна из них разливала по чашкам чай, вторая разрезала яблочный пирог. – Тебе сколько ложек сахара? – спросила одна другую. – Три, – ответила та, слизывая с пальца джем, – гулять так гулять. – А тебе, Эрна? – Я бы сейчас выпила вина… Три женщины уселись рядом с одной стороны стола. Напротив них в небольших деревянных рамках стояли три фотографии: молодой улыбающийся лыжник, опершийся на лыжные палки, на фоне снежных гор, женщина в форменном жакете ДРК и мужчина в строгом костюме. Это были Мартин и родители Эрны, которой сегодня исполнилось двадцать три года. Ее пришли поздравить Мари Лютер и Хедвига Бюрен – сестра Вальтера Бюрена, судьба которого до сих пор была неизвестна. На столике в комнате Эрны было еще две фотографии в рамках: молодой человек, щурящийся от солнца на фоне фонтана Фишбруннен, и морской офицер в тропическом шлеме. Петер и Клаус. О судьбе Клауса Эрна не знала ничего. Подруги поздравили именинницу, съели по куску пирога, после чего разговор зашел о погоде, о Томасе Виммере, новом бургомистре Мюнхена, и его акции по расчистке руин с каким-то странным названием. Затем говорили о тех, кто уже возвращался из рейнских лагерей, из США и Канады, Шотландии и Египта. Кто-то из знакомых недавно вернулся из Франции, начавшей отправку по домам больных и подростков, оставив на своих каменоломнях, шахтах и полях еще миллион военнопленных. Вспомнили и тех из знакомых, кто не вернется уже никогда. – А знаешь, Эрна, – сказала вдруг Мари, – перед самым приходом американцев, буквально за несколько дней, твоим отцом интересовался какой-то гестаповец. Да-да. Я приезжала тогда проведать вашу квартиру и, когда уже выходила, столкнулась с ним на лестнице. – Что же ему было нужно? – Он просто спросил, не здесь ли живет господин Вангер. Когда я сказала, что профессор умер больше двух месяцев назад, он сразу ушел. – Зачем в самом конце войны кому-то из них мог понадобиться твой отец, Эрна? – спросила Хедвига. – Сама не пойму. Погоди-ка. – Она вдруг пристально посмотрела на Мари. – Как выглядел этот гестаповец? В каком он был звании? Ну что у него было вот здесь? – Эрна показала пальцем на правую сторону своего отложного воротничка. – Не помню. Ей-богу, Эрна. Помню только, что был он какой-то неопрятный, в грязном мундире и с толстым портфелем в руках. – Ну а лицо? – Как у бульдога, с таким мрачным взглядом и тяжелым мясистым подбородком, заросшим щетиной. А голос у него… – Кристиан, – тихо произнесла Эрна. – Что? – Это был Генрих Кристиан, отец Петера. – Тот самый! Но ты же говорила, что он регулярно навещал вас в Берлине. – В последний раз он заходил седьмого апреля. С тех пор мы с Изольдой его не видели. В этот момент в дверь позвонили. – Я открою, – вскочила Мари и вышла в прихожую. – Эрна, к тебе какой-то мужчина! – сказала она интригующим полушепотом, вернувшись. Эрна поднялась из-за стола и вышла. У порога стоял человек в мятом мокром плаще, шляпе и с тростью в руках. Она на секунду замерла, потом подошла и, как тогда, на вокзале осенью сорок второго, ткнулась лбом в его мокрое от дождя плечо. |
