Она снова хихикает.

   — Эй, Скользец, ты еще тут? Или  Когбосхектар тебя  окончательно задушил?

   — Я никуда не исчезал, Небесница. Всё ждал, чем же  ты огорошишь этого простодырого скота.

   — Вот и дождался.

   — Только не надейся, что твоя детская магия сгодится  против меня. Хочешь, я  отпущу зверя на волю?

   — Уж лучше сделай ему шишку побольше.

   — Ты все еще намерена ублажить свою странную прихоть?

   — Я решила, что стану матерью демона. И стану ей, даже если мне придется трахаться с деревом вроде этого. Даже если мне придется перетрахать все деревья в округе!

   — У матерей демонов незавидная судьба. Обычно они  умирают еще при родах.

   — Откуда ты знаешь?

   — Я видел это не раз.

   — Добавь еще, как ты любишь: и не двадцать... Твоя мать тоже умерла?

   — Я не был рожден матерью. И не забудь: я не демон.

   — Ах да, помню, ты Элмизгирдуан Угольно-Черный из  расы угольно-черных элмизгирдуанов.

   — То, что ты делаешь, лишено всякого смысла. Лишено по двум причинам. Причина первая: что бы ты себе ни воображала, я не демон. Причина вторая: ты всё равно не доберешься до меня, как бы того ни желала. Всякий раз ты совокупляешься не со мной, а с телом, которое я всего лишь выбрал в качестве сосуда Для своей сущности. Или накинул на себя, как та накидка, на которой ты стоишь ногами. Кувшин не может обладать достоинствами вина, что было в него налито. Одежда не будет сильной, умной или пригожей, как тот, кто ее носил.

  — Я хочу в этом убедиться.

  — Что ж, я предупредил. Поступай как знаешь. Гляди только, чтобы твой ребенок не родился жутким уродом, похожим на всех своих отцов.

  — Демон и должен быть уродом!

  — У меня больше нет желания с тобой пререкаться. Поспеши совершить свой нелепый обряд, а после дозволь несчастному глупому Когбосхектару исполнить его предназначение до конца.

  — Послушай, Скользец... Пока я насилую этого дуралея, можешь развлекать меня своими сказками. Ты ведь должен знать много интересного.

   Меня никогда не просили ни о чем похожем. Я мог только мечтать о том, чтобы передать кому-то малую толику бремени своих воспоминаний. Но не предполагал, что стану делать это, будучи заточен в одеревеневшем теле копьеносного сотника-изверга, которого употребляет полоумная девчонка королевских кровей.

   Но другой случай мне вряд ли представится.

   Может быть, делясь своей памятью, наконец я научусь забывать...

  — Вот, послушай, — начинаю я. — Давным-давно, в одном из прежних миров, кажется — даже в самом первом, жил король, которого звали Гумаукт. Мы же назовем его Гумаукт Третий, поскольку отец его был Гумаукт, и дед его тоже был Гумаукт. На самом-то деле королем его никто не величал, потому что он был не человек, и вообще не сходен был ни с чем, что вы, люди, можете себе вообразить, а властный титул его звучал как «Глаз Вихря». И у него была дочь, которую звали, естественно, Гумаукта. Дочь была совсем юная, а окружали ее большие, грубые и громогласные существа, которым некогда было с ней возиться. Даже отцу не было до нее дела. Целыми днями... хотя и дней-то в ту пору, можно сказать, и не было... крошка Гумаукта была предоставлена самой себе. И был при дворе... если это  можно было считать двором... некто, кого вы, люди, наверняка называли бы колдуном. В том мире все по вашим меркам были могущественными колдунами, но этого за его безмерную магическую силу почитал даже король Гумаукт Третий.