— Пожалуй. Может быть, тебя утешит, что этот мир всё равно не оценил бы тебя по достоинству?

  — А случалось когда-нибудь обратное?

  — Почти никогда.

  — Но все же... нельзя как-нибудь сделать, чтобы я остался жить?

  — Увы, господин мой Хинорнуогниг. Таково правило.

  — Дурацкое правило. Нелепое, жестокое. Досадно, что ты меня убиваешь. Так некстати.

  — Прости, Блажнец! мне пора.

  — Но хотя бы ты будешь меня помнить?

  — Я никогда ничего не забываю.

  — Тогда прощай... как тебя...

  — Зови меня Скользец.

  — Скользец, хм... смешно.

   А ведь я солгал ему. Я действительно ничего не забываю. Но лишь из того, что узнал, или увидел, или ощутил. Он-то, наверное, рассчитывал, что я прихвачу все его знания с собой  как ценную и небременительную поклажу. А я ничего не прихватил. Хотя бы потому, что вряд ли в его знаниях было что-то, чего бы я уже не знал. Но сказать ему это было жестоко вдвойне.

   Ладно, я и так  слишком задержался в этом теле, и слишком поумнел для своего Веления.

   Измещение.

   Каплет с потолка, каплет со стен, каплет отовсюду, кап-кап, прямо мне на мозг, из ночи в ночь, из ночи в ночь, и так сто лет, все каплет и каплет, и конца тому не видно, а я все никак не могу умереть, сижу и слушаю, как с потолка,  со стен срываются гулкие жирные капли и бьют меня в мозг, словно забивают туда большие жирные гвозди...

   Хорошо, заткнись, несчастный дурак.

   Кап... кап...

   Заткнись, я сказал. Теперь это мое тело. А  потом я тебя избавлю от твоих мук. Ты просил смерти? Ты ее получишь. Если, разумеется, провидение пошлет мне новое тело по ту сторону решетки...

   Я бедная, никчемная серая крыса, скорчившаяся на сырых голых досках в дальнем углу промозглой норы, куда не  проникает ни единый луч света, кроме редких факелов тюремщиков, когда те раздают суточную пайку. Не глядите на меня, забудьте, что я есть, что я был, а уж наипаче кем я был...

   Кем же ты был, затурканный недоумок?

   Не хочу, не хочу, не хочу вспоминать...

   Уж не сам ли ты Иаруахриаскийт Мраколюбец? То-то все жмешься к самой темной стенке в этой темнице! Если до  тебя все  же добрались королевские боевые колдуны, вроде недоброй памяти Лиалкенкига Плешивца, прошлись по тебе своими заклинаниями, то я могу себе представить, во что превратилась твоя личность. В застиранную, изветшалую, одырявевшую тряпку, о которую и ноги-то вытереть будет противно.

   Мраколюбец?.. Нет, я не колдун. Мраколюбцу сейчас могло бы быть не менее семидесяти пяти лет, останься он в живых, он ведь был всего лишь чуточку помоложе Свиафсартона Страхостарца. А ведь он, должно быть, всё еще жив, что ему сделается, злобному стервецу, коптит небо где-нибудь в недоступной глуши, куда ищейкам Свирепца и в головы не придет сунуться... Хотя на него это мало похоже,  вряд ли он отступился бы от своего, если уж решил  взгромоздиться на трон, то и ошивался бы где-нибудь неподалеку да плел свои паучьи тенета...

   Кто же ты, прах тебя побери?

   Не хочу, не хочу, не хочу...

  А если копнуть поглубже?

  Что же ты делаешь, живодер?! Больно, больно, больно!!!

   Бедняга — похоже, над тобой и впрямь поработали колдуны. Уж постарались, чтобы ты никогда и не мечтал вернуть себе свою личность. А личностью ты был, судя по всему, примечательной.

   Энарайфагатуад, первый королевский зодчий. Строитель всего Нового города, самых богатых дворцов в Хумтаве и самых роскошных усыпальниц Долины Королей.