В субботу, в разгар вечера, Жанну охватило судорожное волнение, замеченное только Рене.

Он видел, как она поднялась и вышла, подождал несколько секунд и вышел вслед за ней. Она могла удалиться только к себе. Рене бросился к лестнице, которая вела в ее комнату, и на четвертой ступени увидел Жанну, лежавшую без чувств. Рене взял ее на руки и отнес в комнату. Обычно, когда с ней случались подобного рода обмороки, Жанне подносили нюхательную соль и тем приводили в чувство.

Сейчас Жанна лежала на коленях у Рене, касаясь грудью его груди, ее рука была холодна как мрамор, а сердце не билось. Его губы находились в считанных сантиметрах от губ Жанны; инстинктивно он понял, что, вдохнув воздух в грудь девушки, он сможет привести ее в чувство. Он предвидел, что в мгновенье, когда их губы сомкнутся, она вздрогнет, словно от удара электрического тока. Он не решился испробовать ни один и ни другой способ, которыми владел, быть может, потому, что не был уверен в том, что Жанна поверит ему; при взгляде на нее, такую юную, бледную и томную, его сердце вздрогнуло и слезы полились из глаз, падая на лицо Жанны. И, подобно увядшему цветку, который воскресает под капельками росы, Жанна подняла голову и открыла глаза.

— Когда вас здесь больше не будет! Когда вас не будет! — с горечью воскликнуло бедное дитя. — Что будет со мной? О, лучше бы мне умереть!

За этим восклицанием последовал жестокий нервный приступ.

Рене хотел выйти и позвать на помощь, но Жанна приговаривала, вцепившись в него:

— Не бросайте меня одну; мне лучше умереть, я хочу, чтобы вы остались здесь.

Рене повернулся к ней и, заключив ее нежно в свои объятья. держал так, пока она не овладела собой.

Элен и сэр Джеймс были слишком счастливы, чтобы думать о ком-то еще, тем более если этот кто-то не находился рядом с ними.

Рене и Жанна оставались на балконе до двух часов ночи. Все обитатели дома бодрствовали, и каждый был занят приготовлениями к свадьбе. Трое братьев нарубили деревьев, украсили их цветами и соорудили аллею, протянувшуюся от лома до часовни. Поскольку это был сюрприз, предназначенный для Элен и. сэра Джеймса, они работали с десяти вечера до трех ночи. Жанна, придя в себя и опираясь на руку Рене, заметила, как устанавливали последнее дерево.

— Бедные цветы, которым суждено было прожить целую весну, — произнес Рене, — теперь им отмерено лишь три дня.

— Я знаю цветок, который мог прожить не одну весну, но который увянет раньше этих.

LXXIX

СВАДЬБА

Дома никто еще не проснулся: накануне все легли глубоко за полночь и сейчас еще спали.

Более получаса девушки просидели обнявшись; наконец они отстранились друг от друга.

Рене услышал шум движения Элен, когда она уже входила к себе. Он проскользнул в сторону комнаты Жанны и, услышав ее рыдания, а также свое имя, произносимое вполголоса, спросил через дверь:

— Нужно ли вам что-нибудь и могу ли я войти?

— О, да, да, — сказала Жанна, — входите, мне нужно видеть вас.

Он вошел.

Жанна сидела на своей постели, одетая в батистовый пеньюар, держа перед собой, на своих простынях, мешок, наполовину заполненный рубинами, сапфирами и изумрудами. Она была занята тем, что выбирала самые крупные и красивые камни, которые затем перекладывала в мешок поменьше, из испанской кожи, от которого исходил тонкий аромат; на нем были вышиты две буквы.

Это были буквы К и С.

— Заходите, — позвала она его, — заходите и садитесь рядом со мной.

Рене придвинул стул к изголовью ее постели.

— Отсюда вышла моя сестра, — сказала она, — она очень счастлива; единственное, что ее опечалило, — это то, что я не могла сдержать при ней слез.