— Отсюда вышла моя сестра, — сказала она, — она очень счастлива; единственное, что ее опечалило, — это то, что я не могла сдержать при ней слез. Она спросила у меня о дате вашего отъезда. Я ответила, что завтра, вы ведь завтра собираетесь уехать, не так ли? — спросила она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно ровнее.

— Вы просили меня остаться до следующего после ее замужества дня.

— И вы оказались необычайно добры, согласившись. Поверьте, милый Рене, я вам так признательна. Она спросила меня, стоит ли ей похлопотать, чтобы задержать вас еще на несколько дней. Но я ей ответила, что решение будет исходить от вас, и потом, следовало бы со всем этим покончить.

— Покончить? Милая Жанна, что вы имеете в виду?

— То, что я страдаю и причиняю страдания вам; что наше положение безвыходное, что если вы отложите свой отъезд еще на три, четыре, пять дней, вы все равно будете вынуждены покинуть меня. Отсрочку у смерти пристало просить только тогда, когда ты счастлив в этой жизни.

Рене вздохнул, не проронив ни слова, он был согласен с Жанной, но терялся перед мужеством, с каким она ясно сформулировала их общую мысль.

Жанна высыпала перед собой остатки содержимого мешка и продолжила сортировку камней. В этих ее движениях было столько грусти, она с такой заботой выбирала наиболее крупные и чистые камни, что Рене не осмелился спросить, что она собирается предпринять с теми камушками, которые отделяла от других.

Дневной свет постепенно заливал комнату. Дом начинал просыпаться и заполняться шумом. Жанна протянула руку и знаком дала понять Рене, что тому пора возвратиться к себе.

Рене прикоснулся губами к протянутой руке и вышел из ее комнаты.

Несомненно, он пребывал β столь же скорбном расположении духа, что и девушка.

Он скинул свой домашний халат, облачился в повседневную одежду и спустился вниз.

Конь Жюстина на которого тот не привык надевать седло и узду, свободно пасся неподалеку от поселения. Рене подошел к нему, протянул пучок травы и тихо свистнул.

Конь взял у него траву, и Рене, воспользовавшись удобным моментом, вскочил на него.

Конь совершил головокружительный прыжок; но едва Рене сжал его бока коленями, конь уже принадлежал ему, и никакие прыжки и брыкания не могли разделить его и наездника. До этого только Жюстин мог взобраться на него, и звали коня соответствующе — Неукротимый.

Окно распахнулось, и раздался крик:

— Ради всего святого, Рене! Никто не осмеливался сесть на этого коня, он вас убьет!

Но за какие-то пять минут Неукротимый был укрощен: он стал покладистым, словно агнец.

Рене намотал на руку прядь из гривы, и, управляя как поводьями, двинул коня под окно Жанны, там, преодолевая злое сопротивление, принудил его встать на колени. Но только он разжал руку и отпустил гриву, как конь прянул в сторону и понесся не разбирая дороги; и Рене, заложив руки за спину, отдался на волю животному.

Конь мчался по подобию тропы, в конце сворачивающей под острым углом. Тут им и повстречалась старая негритянка. Движениями колен и рук Рене слишком поздно стал поворачивать животное, оно подчинилось, но, испуганное нежданной встречей, не настолько проворно, чтобы не задеть старуху.

Женщина закричала, но Рене уже был на ногах и поднимал ее.

Ничтожному происшествию другой бы не придал значения. Подумаешь, старая негритянка, да в Индии, — там любой белый счел бы себя в праве растоптать ее. Но Рене, добрая душа, сразу полез в карман за одним из тех маленьких слитков, на которые в Индии можно приобрести что-нибудь не слишком дорогое, от пятнадцати до двадцати франков. Негритянка ловила и целовала его руки.

Убедившись, что женщина в восторге, а столкновение незначительно, Рене свистнул Неукротимому; вскочил на него, и они понеслись к дому, где его ждал Жюстин с поздравлениями.