|
Война как средство давления на Россию, как способ ослабить и унизить её народ. Унизить за все те унижения, что испытывала Европа последние десятилетия — побеждённая и освобождённая. Унизительно чувствовать обязанным своей свободой кому-то, особенно если это подсознательное чувство умело подогревать и направлять в нужное русло. А Барбара гораздо лучше разбиралась в хитросплетениях политики, чем многие известные политиканы. Она знала, почему Европа всегда ненавидела и ненавидит Россию, нет, не за её возможную агрессию, а именно за чувство своей обязанности ей за обретение собственной свободы от великих тиранов. Барбара это знала, но поведай она об этом миру как репортёр, люди бы ей не поверили, и может быть, так год спустя полицейские нашли бы труп репортёрши в холодной пустой квартире. Она даже видела снимки и широкие надписи на первых полосах бульварных газет: «Известный репортёр, Барбара… покончила жизнь самоубийством». Нет, возможно, всё было бы не так, возможно, вначале её бы без лишнего шума уволили, а лишь потом… и не было бы никаких газет и снимков… — особо близко раздавшийся разрыв заставил Барбару вздрогнуть и выйти из оцепенения, порождённого потоками собственных мыслей.
— Скоро? — сиплый голос, мятущийся взгляд. — Боишься? — прищурился Идрис и наклонился вперёд, всем видом пытаясь показать своё равнодушие ко всему происходящему. — А ты? — Барбара не отвела взгляда, не отстранилась. — Ха-ха-ха, — попробовал рассмеяться младший Келоев, но быстро умолк, поперхнувшись собственным смехом. — Мужчина не должен бояться. — А ты боишься?! — Барбара не собиралась отступать, сама себя раззадоривая желанием получить ответ. — Я ничего не боюсь! — гордо подняв голову и придав своему голосу как можно больше уверенности, ответил Идрис. Барбара взглянула в его лицо и, ничего на нём не прочитав, повторила свой вопрос снова: — Скоро закончится? — что — либо добавлять, уточняя, о чём именно идёт речь, не имело смысла. — Скоро, — ответил младший Келоев, но на этот раз уверенности в его голосе не было. Группа капитана Гуревича. Бежавший чуть правее от Гуревича Григорий Ляпин вдруг остановился, непонимающе обвёл вокруг взглядом и, роняя автомат, начал оседать на землю. — Ляпин ранен! — донеслось до прижавшего очередного чеха к земле Гуревича. Но не было у него мгновений, чтобы ответить, чтобы отдать команду «перевязать раненого», лишь на секунду появилось в груди ощущение беды и ушло, погребённое потоками окружающих событий. Бой ещё шёл и ещё неизвестно, каким боком могла повернуться капризная фортуна. Ранение, даже самое, казалось бы, незначительное, не окажи вовремя помощь, может привести к гибели, но остановись Гуревич сам, останови, пошли кого — либо из бойцов, для того, чтобы оказать помощь Ляпину, и кто знает, чем это всё закончится для группы? Темп спадёт; чехи, уже почти сломленные, организуются и дадут отпор. И тогда новые раненые и… нет, потом. Всё потом. А сейчас отжать, оттеснить, и если не додавить, то хотя бы отбросить. Уж слишком много ещё впереди мелькало вражеских фигур, хотя трупов вокруг было уже несравненно больше. Но даже сейчас, после столь удачного начала атаки, Игорь отчётливо видел, что остающихся боевиков ещё в полтора — два раза больше, чем солдат его группы. И потому надо было жать и жать, не останавливаясь, натиском предотвращая всяческую попытку организованного сопротивления.
— Товарищ полковник! — взволнованно сообщил оперативный дежурный, с грохотом влетая в палатку центра боевого управления. — Группа капитана Гуревича вступила в бой. — Ещё сведения имеются? — Радист сообщает: командир группы руководит боем. |
