— Ну вот, теперь он завел про духовность! — воскликнул Гарри. — Ты хочешь все наделить нравственностью, это твоя разновидность религии. Ты хочешь загнать в угол то, что на самом деле объективно и имеет собственное место. Но наша эпоха учит как раз противоположному. Современная наука уничтожила различие между добром и злом, там нет никакой глубины. Таково послание современного мира: глубина есть только в науке. И Урсула права, математика — чистый пример. В этом-то все и дело, потому что математика повсюду, она уже сорвала банк, и биология стала математикой наших дней. Разве не так, Урсула? Язык планеты — математика…

— Ты пьян, — сказала Урсула.

— Чего ты боишься? — спросил Томас Стюарта. — Ты можешь определить?

— О, всего того, о чем мы говорили.

— Но мы говорили всякую чушь, — сказала Урсула. — Обычная застольная болтовня.

— Я боюсь, что мы можем потерять наш язык и вместе с ним потерять наши души, наше ощущение правды и реальности, наше чувство направления, наше представление о добре и зле.

— Сейчас определенно конец эпохи, — проговорил Гарри. — Энергия, доставшаяся нам от греков и Ренессанса, полностью израсходована. Новые технологии — это жизненная сила.

— Что ты имеешь в виду, говоря о потере языка? — спросил Томас.

— Я говорю о потере языка наших ценностей, центрального человеческого языка, на котором говорят индивидуумы и который связан с реальным миром.

— Но этот мир существует всегда, — сказала Мидж, постукивая обручальным кольцом о столешницу. — Разве не так, Эдвард?

— Мы можем потерять привычное восприятие мирового порядка как чего-то окончательного, потерять нашу самость, наше сознание ответственности…

— Ничего этого нет и никогда не было, — возразил Гарри. — Это иллюзия. Мы пробуждаемся от сна, наше драгоценное индивидуальное «я» — это нечто поверхностное, это вопрос стиля, le style c’est l’homme meme. Добро и зло — понятия относительные. После банальностей люди переходят к дурацким разговорам о нравственности.

— Но такая вещь, как человеческая природа, безусловно существует, — сказала Урсула. — И она остается неизменной. Нам, женщинам, это известно, правда, Мидж?

— Женщины всегда как лакмусовая бумажка, — ответил Гарри. — Как собаки перед землетрясением — посмотрите, как они носятся, в какое безумное возбуждение впадают! Они уничтожают старый порядок, который так тебе мил. Мужчины в ужасе, и неудивительно, что ислам — самая популярная религия в мире.

— Дух без абсолюта, — сказал Томас Стюарту, — вот чего ты боишься.

— Да. Потерянный дурной дух.

— Нет сомнений, — продолжал Томас, — что реальный живой язык сохранится для немногих творческих людей. Они получат всю власть, они будут единственными личностями, а обычная толпа станет кодифицированным проявлением обобщенного технологического сознания.

— Мой дорогой Томас, именно так и обстоят дела сейчас! — заявил Гарри.

— Ты — циничный представитель элиты, — бросила Мидж.

— Он пытается досадить нам, — сказала Урсула.

— Ну вот вам пожалуйста, — отозвался Гарри, — женщины все переводят на личности.

— Значит, ответ — в религии, — обратилась Урсула к Стюарту, — мы с этого и начали.