Это вполне могло сработать, подумал Томас. Присяжные признали бы мистера Блиннета невменяемым. Томас вообразил себя в роли свидетеля, энергично и напористо защищающего своего пациента. Но достаточно ли умен мистер Блиннет, соответствует ли его преступлению та разновидность сумасшествия, которую он симулирует? Психиатр, выступающий на стороне обвинения, мог поймать его на какой-нибудь роковой ошибке, на промахе, выдававшем его с головой. Томас уже пытался представить себе этот промах. Собственная доверчивость поражала его. Какая жалость, размышлял он, что невозможно опубликовать статью, посвященную данному случаю. Так или иначе, но после этого нелегкого сеанса оба ока-запись в затруднительном положении. Проблема состояла не в том, что Томас считал своим долгом позвонить в полицию. Профессиональная этика позволяла ему спать спокойно. Характер преступления мистера Блиннета делал опасность рецидива маловероятной, практически исключал ее. Мистер Блиннет не представлял угрозы для общества, а в карательное правосудие Томас не верил. Проблема была в том, что их доверительные отношения, гарантированные и охраняемые этикой и духом психотерапии, теперь перешли в иную область обыденной жизни, что обусловливало новые обязательства, новые трудности, новые эмоции. Никаких разговоров о «переносе» теперь и быть не могло. Мистер Блиннет был влюблен в Томаса. Томас приобрел нового друга, близкого друга, которого не мог бросить. Маска навязчивого безумия, изначально притворного, а впоследствии вошедшего в плоть, была сброшена, и в глазах мистера Блиннета засветился интеллект. «И что мне с ним делать?» — недоумевал Томас. Сказать, что он выздоровел, и представить обществу? Но мистер Блиннет не планировал избавляться от своего целителя. «И что же мне делать?» — думал Томас. Что ж, это тоже принадлежало будущему и другой истории.
«Нет, это бессмысленно, — думал Эдвард. — Илона сказала, что это телепатия, но телепатией тут ничего не объяснить. Миссис Куэйд могла прочесть мои мысли, мое беспокойство о Джессе… Но я о нем тогда не беспокоился. Значит, это не зависит от времени, так? И она, конечно, знала Сигард, так что тоже думала об этом. Но ее телевизор? Это могло быть простым совпадением — показывали какую-то старую запись с Джессом, или у миссис Куэйд была кассета, а я домыслил фон — море, устье реки, места, о которых я думал и куда собирался, и тут меня сморил сон. Я ведь и в самом деле уснул, правда? Что касается тела Джесса, то устье реки — самое очевидное место для поисков. Этому делу сопутствует какое-то странное чувство. Оно сильное и ясное, но вспоминается с трудом, как сон. Но я не должен об этом беспокоиться. Я беспокоюсь, поскольку мне хочется думать, что все устроил Джесс, а это уже несусветная чушь».
— Да, кстати, Эд, — сказал Стюарт. — Там для тебя письма наверху. Гарри сунул их в ящик стола в твоей спальне. Извини, мы вчера забыли тебе сказать.
Эдвард и Стюарт снова были дома, снова вместе с Гарри в Блумсбери. Эдвард вернулся предыдущим вечером, открыл дверь своим ключом и тихо вошел. Он услышал разговор Стюарта и Гарри в кухне. Они были рады его видеть и не стали приставать с вопросами. Они покормили его. Он рано улегся и сразу же уснул; сквозь сон смутно почувствовал, как зашел Стюарт, посмотрел на него и выключил свет. Проснувшись утром, он ощутил, что никогда еще не спал так долго и так крепко. Он не запомнил снов, но, судя по всему, ему что-то снилось; он словно провалился в какую-то глубокую черную теплую яму. Радость возвращения домой, совершенно неожиданная, тронула его сердце. Глядя на добрые удивленные лица отца и брата, он с облегчением понял, что они вовсе не сердятся на него, как он боялся. Почему? Потому что он убежал, исчез, отказывался от их помощи, поссорился с ними, убил кого-то. Он убежал к Томасу, потом к… Но теперь все это было кончено. |