– Да что? Мертвы уж давно, – раздраженно сказал Мерлин, дивясь непонятливости собеседника. – Вы уж их там как‑нибудь соскоблите со стены‑то. Временно.

– Но, учитель!.. – воскликнул Мак Кархи. – Ведь нет запрета на изучение мертвых языков!

– А, нет? – обрадовался Мерлин. – Фу‑у, слава Богу. Гора с плеч. А то, знаете, каждый раз не знаешь, чего ждать. То, помню, однажды стирали все, что какой‑то религии противоречило, не помню уж какой, в другой раз – все, что намекало на отношения полов, – да, почему‑то, я сам поразился; упарились мы тогда страшно; потом еще был случай, не помню, в чье правление, мракобесие царило неописуемое: все чистые науки, вроде химии и физики, пришлось в какую‑то кабалистику переименовывать!.. Да. На моей памяти всякое было. Идите, идите, Оуэн, не мельтешите тут.

Мак Кархи подчинился и того же дня пополудни долго веселился, переименовывая дисциплины. Делал он это с размахом и оказался едва ли не хуже Змейка.

Ллевелис с Гвидионом как раз считали ступеньки на северо‑западной лестнице западного холла – один считал сверху, другой снизу, чтобы лестница никак их не обхитрила, – когда случайно услышали разговор. Наверху, где Мак Кархи правил расписание, были еще, судя по голосам, Финтан, Курои, Мэлдун и Орбилий Плагосус.

– Страшная опрометчивость – назначать Змейка ответственным за прием комиссии, – убежденно говорил профессор Финтан.

– Конечно, школьный учитель химии – слишком скромная роль для такого дарования. Я великолепно помню, – грохотал Курои, – как при возвышении Кромвеля он, ни с кем не прощаясь, отправился в Уайт‑холл, и делил там свое время между пирами и забавами…

– Между казнями и экзекуциями, я сказал бы, – поправил Финтан.

– Между экзекуциями и забавами, – продолжил Курои, – пока я тут дочитывал вместо него его спецкурс!..

– Политический взлет его меня не удивляет, – заметил Мэлдун. – Меня удивляет, как после смерти Кромвеля у него хватило совести вернуться и просить о прежнем месте.

– Мерлин сжалился над ним. Бормотал, что молодо‑зелено, что повинную голову меч не сечет… А какая тут, к черту, молодость! Змейк какого года, коллеги? 1579‑ого?

– Мерлина трудно переубедить, он уже… как бы это сказать… Иногда впадает в легкое…

– …умопомешательство.

– В легкую рассеянность, скажем так. Но Змейк, общающийся от имени всей школы с англичанами, – это взрывоопасная смесь. Он служил им и служит. Он по правую руку от Кромвеля на всех гравюрах.

– Змейк вообще – взрывоопасная смесь, даже и без англичан.

– Змейк – это тот шип, который впивается в палец, когда хочешь сорвать розу. Это та подкова, которая отвалится у коня как раз в разгаре битвы. Змейк – это тот рассвет, который так некстати застает влюбленных. Это та ступенька, которая скрипнет под ногой в самый неподходящий…

– Да оставьте вы вашу риторику, Орбилий. И так ясно.

– Вот насчет ступеньки – это он очень правильно сказал, – прошептал Ллевелис Гвидиону. – И не скрипнет, а прямо укусит.

– Ты про Змейка?

– Да нет, при чем тут Змейк! Я про ступеньку. Смотри.

Действительно, Ллевелис нашел одну ненастоящую: девятая ступенька держалась крайне вольно и, когда Гвидион посветил фонариком, чуть ли не ухмыльнулась.

– Что делать будем?

– Прибьем.

– Постой, попросим кого‑нибудь.

Они поднялись до верха лестницы и остановились у входа в зал, где Курои, сгорбившись и тяжело опершись на посох, громоподобным голосом предлагал средства против Змейка, другие же преподаватели, соглашаясь по существу, подыскивали способы, которые сохраняли бы хотя бы легкий налет гуманизма.