– Нет, есть дверца! – твердо говорю я. – И в стенах и на запасных лестницах живут такие человечки… такие человечки. – Я показываю ладонью половину своего роста. – Они… они пластмассовые, но живые. Их зовут… школярики. Они тоже учатся, только ночью. Они кушают мел и промокашки, а пьют чернила. Но больше всего школярики любят тетрадки с двойками. Они пробираются ночью в учительскую, там выискивают такие тетрадки, посыпают их мелом, поливают красными чернилами и кушают. Это для них как шоколадки…

Эк разгулялась фантазия! Сам не ожидал.

Воздух в классе густеет от таинственности, все ошеломленно молчат, а я слышу, как в моей груди за слабыми ребрышками что-то дрожит и клокочет. Я не знаю, что это первый в моей жизни озноб творчества. Не знаю, но крепко запоминаю, чтобы использовать эту память через прорву лет в романе, который вряд ли успею дописать…

– А почему ж никто не видел этих твоих… школяриков? – подозрительно спрашивает Любка, но уже как-то неуверенно и почти робко.

– Их днем-то не видно – они только ночью видимые. Эти школярики днем в стенах сидят и на запасных лестницах. И на чердаке еще…

О, эти таинственные, всеми забываемые, но всегда присутствующие запасные лестницы! Они как будто из повторяющегося сна – вроде бы и нет их на самом деле, но они все-таки есть. Да и кому из нашей компании они не снились?!

Лестниц две: в восточном и западном крыльях школы. Они, конечно, всегда закрыты, словно за ними что-то запретное и запредельное. Но каждому из них хоть однажды удалось побывать и на лестницах, и на чердаке, и даже на самой крыше! Еще бы нам не побывать! Я и Славка живем в школе, а остальные – тоже рядом, в бараке.

Там, за закрытыми дверьми, – параллельный мир. Там пахнет пауками и прошлым. На ступеньках и площадках, как на поле битвы, в разных позах застыли погибшие в битве со временем старые стулья и парты, кое-как скручены пропыленные, с выцветшим кумачом, никому уже не нужные плакаты… А на чердаке! Там все так густо переплелось, покрылось пылью и страшным чердачным мраком! Конечно, там может жить кто угодно, даже пластмассовые человечки-школярики! Тем более что однажды Славка нашел возле чердачного люка ужасное странное дохлое существо. Мы такого никогда не видели. У него была маленькая голова, очень похожая на собачью, и огромные кожаные перепончатые крылья! Кто-то из взрослых сказал, что это летучая мышь. Отчего ж тут не жить пластмассовым человечкам?!

Вовка, сделав равнодушную морду – только так именуется лицо в нашей компании, избегающей всяких «телячьих нежностей», – незаметно подходит к доске, отводит ее от стены и заглядывает: нет ли здесь, именно в этом классе, той самой дверцы в потайной ход? Но все замечают Вовкины действия и понимают, что Вовка поверил. И все верят еще больше.

– А какая она дверца, маленькая? Я не пролезу? – спрашивает у меня толстая простодушная Галька.

Все смотрят на здоровенную Гальку, на ее бочки-ноги, на выпирающий из-под вылинявшего платья живот. Все представляют, как полезет Галька в дверцу, как застрянет там… Все хохочут, разряжая таинственность. Потом сыплются вопросы: что же дальше?

Но я вдруг осознаю ответственность за каждое новое слово, за свою фантазию, за ее судьбу. Жалко, если она поломается от одного неверного жеста. Я не знаю понятия «импровизация», но чувствую, что это трудно, нужно время на обдумывание.

– Это пока тайна. Ничего сейчас не могу рассказывать, потому что школярикам будет плохо, если расскажу…

Прошло пятьдесят лет. Друзей детства я давно потерял, потому что поменял место жительства.