Другой директор был очень хороший, звали его Виктор Иванович Хаустов. На выпускном экзамене по математике я решила все примеры, а вот задачку никак не могла решить. В это время пришел директор, походил по рядам класса и подошел ко мне, присел рядом и спросил: «Ну, что, брат Пушкин, как дела?» Я ответила тихо, что не получается задача. Он посмотрел ее и на листочке решил. Я ему сказала спасибо. И до сих пор вспоминаю с благодарностью.

А вот учительницу математики, Надежду Кузьминичну, я очень боялась. Она была очень несправедлива к ученикам. Я перед уроком смачивала волосы, чтобы распрямить, а они высохнут – и еще больше кучерявятся. А учительница меня донимала, что я накрутилась. Потом мы узнали, что ее вызывали на педсовет и ругали. После она уволилась. Но, думаю, это не только из-за меня.

Как же это было давно… Хочется снова туда вернуться.

Александр Самойленко

Ненаписанная сказка

Впервые… Когда это случилось со мной?

…Мне семь лет. Школа. Воскресенье. Пустой чистый класс на четвертом этаже. За тремя большими окнами – осеннее солнце, качаются голые ветки тополей. В классе уютно, тепло и по-воскресному молчаливо-загадочно. Рядом друзья: Вовка, Славка, Генка, Галька и Любка.

Генка с Любкой – брат и сестра. Сейчас их мать моет классы на втором этаже. Вовка лицом отличается ото всех. Говорят, у него отец был китаец. В нашей компании нет главаря, но самым большим уважением пользуется Вовка. У Славкиной матери другая семья, и Славка живет с бабкой. Она маленькая, горбатая и страшная, курит папиросы и работает в школьной кочегарке. Галька очень взрослая – учится в четвертом классе. Она большая и толстая, у нее всегда красные щеки. Все остальные, кроме Генки – он еще маленький, – первоклашки.

Компания уже набесилась, устала. Наступили какие– то странные минуты тишины. Всем хочется чего-то необыкновенного, даже волшебного. Генка рисует мелом на доске непристойности. Частенько кое у кого срываются с языка выраженьица, от которых покраснел бы и взрослый. Но никто не обращает внимания: привычно, так и дома у них говорят. Лишь мне иногда не по себе: у меня так дома не говорят. Но я скрываю. Я очень хочу быть здесь своим. Мне совсем не нравится, когда меня дразнят «училкин сын».

А в классе как будто что-то невидимо висит и подглядывает за нами. Пустые большие парты – для взрослых учеников – словно беззвучно смеются над нами. Скучно… Все с надеждой смотрят на Вовку: не придумает ли он какое-нибудь новое развлечение? Но нет, и Вовка примолк.

И тогда начинается галдеж. Каждый пытается рассказать что-то интересное. Но почему-то ничего не получается.

Творчества! Вот чего нам так не хватает! Мы не умеем творить. Мы и слова-то такого не знаем, но чувствуем: нам так нужно волшебство и чудо! Потому что где-то внутри себя, глубоко, мы, хотя и маленькие, ощущаем это чудо и чудесность всего вокруг, загадочность, свою собственную необыкновенность, неудержимую текучесть времени, неразгаданность этого видимого мира… Мы еще верим в сказки, но уже и не совсем верим.

И вдруг я, словно меня кто-то изнутри подтолкнул, говорю:

– В одном классе под классной доской есть дверца. Это тайный ход. Он через стены ведет на запасные лестницы…

Я говорю уверенно, убежденно, и моя новая, неизвестно откуда появившаяся воля подавляет недоверие друзей. Вижу, как заблестели их глаза, наполнились предчувствием сказочного. Им хочется верить мне! Я рассказываю, и все окружающее реальное проваливается куда-то, а остается только то, что я говорю.

Но тут:

– Не ври, учила! – кричит Любка.

Ее всегда бледное, неулыбчивое лицо выражает презрение к училкиному сынку. Но я все-таки подсматриваю и в ее глазах желание необычного.