— Ты знаешь, о чем я.

— Прелестно, — сказал Арчи, уходя теперь уже быстрым шагом, чтобы заставить Эмиля Янзу еще попотеть при мысли о фотографии. Откровенно говоря, Арчи ненавидел людей вроде Янзы, хотя их поступки порой и вызывали у него восхищение. Люди вроде Янзы были скотами. Но и они могли пригодиться. Янза и та фотография — как деньги в банке.

Эмиль Янза смотрел вслед удаляющемуся Арчи Костелло. Когда-нибудь он будет как Арчи — такой же спокойный и невозмутимый, один из Стражей. Эмиль пнул заднюю шину автомобиля Карлсона. Где-то в глубине души он был разочарован, что Карлсон не застал его за откачиванием бензина.

Глава восьмая

Когда Стручок бежал, он был прекрасен. Его длинные руки и ноги двигались с безупречной плавностью, тело скользило над землей, словно вовсе не касаясь ее. Во время бега он забывал и о своих прыщах, и о своей неуклюжести, и о той робости, которая парализовала его всякий раз, когда на него бросала взгляд какая-нибудь девушка. Даже в голове у него прояснялось, и все становилось простым и понятным — на бегу он мог решать математические задачи и заучивать по памяти футбольные комбинации. Он часто вставал спозаранку, когда все еще спали, и мчался по рассветному городку, переливаясь из одной улицы в другую, и все вокруг было прекрасно, везде царили гармония и порядок, ничто не казалось невозможным, любое достижение было ему по плечу.

Во время бега он любил даже болезненные ощущения, знакомые каждому бегуну: жжение в легких и судороги, которыми иногда сводило икры. Он любил их, так как знал, что способен вынести боль и даже пойти дальше. Он никогда не выкладывался до предела, но чувствовал внутри себя все эти запасы силы — даже не силы, а скорее уверенности. И она пела в нем, когда он бежал, и его сердце радостно качало кровь, посылая ее в путь по всему телу. Он выбрал футбол, и ему было приятно, когда он ловил мяч, посланный ему Джерри Рено, обгонял всех соперников и зарабатывал очки. Но лучшим для него все равно оставался сам бег. Соседи видели, как он водопадом низвергается по Хай-стрит, как его несет вперед накопленная инерция, и кричали ему вслед: «Ты что, к Олимпийским играм готовишься?» Или: «Эй, ты мировой рекорд собрался побить?» А он бежал и бежал, лился, летел.

Но сейчас он не бежал. Он находился в классе брата Юджина, напуганный до полусмерти. Пятнадцати лет от роду, ростом метр восемьдесят семь, он уже отвык плакать, но теперь слезы застили ему глаза и все вокруг выглядело расплывчатым, точно под водой. Ему было стыдно и противно, но он ничего не мог поделать. Причиной слез был не только страх, но и отвращение к самому себе. А такого страха, как сейчас, ему не доводилось испытывать еще никогда — он чувствовал себя как в безысходном кошмаре. Как если бы ты проснулся посреди сна, в котором за тобой гналось чудовище, и вздохнул с облегчением, поняв, что ты в безопасности, в своей постели, а потом взглянул на залитую лунным светом дверь и увидел, что чудовище крадется к твоей кровати. И понял, что угодил из одного кошмара в другой, — но как же теперь отыскать дорогу обратно в реальность?

Конечно, он понимал, что находится в реальном мире. Все было вполне реальным. Отвертки и плоскогубцы, например. И парты, и стулья, и классная доска на стене. Так же, как и мир снаружи, мир, от которого он был отрезан с трех часов пополудни, когда проскользнул в школу. Теперь тот мир изменился, потерял четкость на исходе дня, полиловел в сумерках, а потом и совсем почернел. Было уже девять часов, а Стручок сидел на полу, уткнувшись лбом в парту, досадуя на свои мокрые щеки. Глаза у него болели от напряжения. Стражи разрешили ему включить лишь маленькую аварийную лампочку — такая была в каждом классе. Зажигать фонарь они запретили, потому что это могло вызвать подозрения у какого-нибудь прохожего.