Джерри поднял глаза. Он был увлечен новым заданием по живописи: копировал двухэтажный дом с целью изучения перспективы. Простое упражнение, но ему нравились упорядоченные линии, аккуратность, чистая красота плоскостей и углов.

— Да, сэр?

— Ваша акварель. Ландшафт.

— Простите? — Озадаченно. Акварель, о которой шла речь, большое и важное задание, отняла у Джерри битую неделю напряженного труда, поскольку он не был силен в свободном творчестве. Ему легче давались работы с геометрическим и формальным уклоном, где композиция была определена заранее. Но от акварели наполовину зависела его оценка за целое полугодие.

— Сегодня последний день сдачи, — сказал учитель. — А вашей работы я что-то не вижу.

— Вчера я положил ее вам на стол, — ответил Джерри.

— Вчера? — спросил брат Эндрю таким тоном, будто никогда в жизни не слыхал этого слова. Дотошный и пунктуальный, обычно он преподавал математику, но сейчас подменял постоянного учителя по искусству.

— Да, сэр, — решительно подтвердил Джерри.

Подняв брови, брат Эндрю начал просматривать стопку работ на своем столе.

Джерри тихо и обреченно вздохнул. Он знал, что учитель не найдет его акварели. Ему хотелось повернуться, обвести взглядом все лица в классе, найти то единственное, на котором написано злорадное удовлетворение. Да ты превращаешься в параноика, одернул он сам себя. Кому надо забираться сюда тайком и похищать твою акварель? Кто мог так внимательно следить за тобой, что заметил, как ты сдал ее именно вчера?

Брат Эндрю оторвался от стопки.

— Извините за банальность, Рено, но мы с вами стоим перед дилеммой. Вашего ландшафта здесь нет. Стало быть, либо я его потерял, а у меня нет обыкновения терять ландшафты… — он помедлил, словно всерьез рассчитывал услышать смех, и этот невероятный смех действительно прозвучал, — либо вас подвела память.

— Я сдал его, сэр. — Твердо. Без паники.

Учитель посмотрел Джерри прямо в глаза, и Джерри увидел в его глазах честное сомнение.

— Что ж, Рено, может быть, у меня все-таки появилось обыкновение терять ландшафты, — сказал он, и Джерри почувствовал прилив симпатии к этому добросовестному зануде. — В любом случае я еще проверю. Возможно, я оставил его в учительской.

По какой-то причине эти слова тоже вызвали смех, к которому присоединился и сам брат Эндрю. Урок уже кончался, к тому же он был последним, и у всех было желание наконец расслабиться, сбросить напряжение, не цепляться к мелочам. Джерри хотел обернуться, увидеть, в чьих глазах вспыхнуло торжество, вызванное исчезновением его акварели.

— Однако, Рено, как бы я вам ни сочувствовал, если ваш ландшафт не отыщется, я буду вынужден поставить вам в этом полугодии «неудовлетворительно».

Джерри открыл шкафчик.

Там ничего не изменилось. Он не стал снимать плакатик и выбрасывать тапочки, оставив их внутри как символы. Символы чего? Он и сам не знал. Задумчиво глядя на плакат, он размышлял над изуродованными словами: Осмелюсь ли я потревожить вселенную?

Его окружала обычная коридорная сутолока: хлопали дверцы шкафчиков, раздавались дикие вопли, свист и топот тех, кто торопился на занятия секций, боксерской и футбольной, или в дискуссионный клуб.

Осмелюсь ли я потревожить вселенную?

Да, наверное. Мне так кажется.

Джерри внезапно понял смысл плаката — этого одинокого человека на берегу, гордого и бесстрашного в своем одиночестве, замершего в миг, когда он дает о себе знать целому миру, целой вселенной.

Глава двадцать девятая

Потрясающе!

Брайан Кокран складывал числа снова и снова, играя с ними, развлекаясь, точно он был жонглером, а они — чудесными игрушками, от которых нет сил оторваться.