Долго Остапчук и Акимов соображали, что писать в протоколе осмотра места происшествия. Потом, мысленно плюнув, Сергей накидал, как получилось и как он видел, водя глазами по часовой стрелке, с привязкой к неподвижным ориентирам и снизу вверх.

– Палыч, а вот и «ТТ», «люба» тринадцать ноль три, – сообщил Остапчук, осмотрев оружие, – который в розыске, убийство постового Малеева в Безбожном.

– Его-то Гога и прикарманил, – заметил Сергей, – а капитан твердил: утопили, потеряли. Товарищ Введенская, чем профессора-то приложили? Как будто камнем по переносице.

– Не заметила, Сергей Палыч, – безмятежно отозвалась Наталья, цедя чай через кусок сахара, – быстро все произошло.

В хибару заглянула Оля:

– Можно я с вами посижу? Набегалась.

Акимов с Остапчуком тоже подобрались поближе к столу.

– Труды трудами, а день рождения все-таки, – заметил Саныч, – есть еще стаканы?

– Тост за здоровье, как положено, – поддержал Сергей, – давайте хотя бы чаем.

– Зачем же чаем – имеется. – Наталья выставила на стол «Хванчкару».

…Полчаса спустя появилась Светка, убегавшаяся до полного нестояния:

– Теть Наташ, Соньку уже домой надо затаскивать. Я наигралась.

– Ну и садитесь, тут есть что погрызть, – безмятежно пригласила хозяйка, непривычно улыбчивая, разрумянившаяся, – будем чаевничать.

– С сахаром? – требовательно спросила Соня, заглянув в дом с таким видом, что если нет, то не думайте ее приглашать.

– Да хоть с пирожными из «Праги», – прибавила Наталья, усмехнувшись, – чего добру пропадать.

– Не пропадут, – заверила Светка, набивая рот.

– Какие руки! – ужаснулась Наталья. – Быстро вымой!

42

«Мамочки, как же больно, безумно больно и еще больнее… так. Где это я?»

Как горячо ударило в плечо, каким огненным сверлом отдает в спину и в грудь. Голова гудит, пылает, кровавые шары прыгают под веками, губы сухие, как наждак, сочится за пазуху, по ребрам. И качает, точно на качелях.

Катя, разлепив веки, повела глазами. Но все, что удалось рассмотреть, не поворачивая головы: чья-то рубаха и густая черная борода, которая туда-сюда мела ее по лицу. Она поморщилась, но отвернуться не могла – ее крепко держали и куда-то несли.

– Вы кто?

– Заткнись, – ответили ей сквозь зубы, – а, нет! Очухалась? Тогда говори чего-нито, чтобы слышал.

– Что?

– Песни пой! Не знаю. Все легче – знаю, что жива. Ты жива?

– Д-да…

– Зовут как?

– Катя…

– Миша. Знакомы будем. Ты, Катя, зачем лезешь, куда не просят?

– Я…

– Я, я. Дитя ты малое, без тебя бы не разобрались?

– Князь…

– Чего Князь? Куда он денется. Ты чего полезла-то?

– Я думала…

– Одни беды от вас. В бога душу, твою ж мамашу.

Катя вдруг поняла, что и ему больно: его сильно кренило, он шел, припадая на бок, но не сдавался, стараясь идти быстрее, лишь иногда матерясь, но тотчас же извиняясь.

«Ну вас всех», – подумала Катя, прижалась к рубахе и закрыла глаза.