Закончилась узкоколейка, они взломали двери склада – его фамильной, можно сказать, домовой, церкви, – спустили добычу в подвал (когда-то нижний придел), ящики, один за другим, чемодан он своими руками поставил туда же – мол, ничего, разберусь позже.

Рассмеши Господа – расскажи Ему о своих планах. С неба доносились трубы архангелов и вой самолетов. Стемнело уже, со стороны платформы полыхало, с другой стороны черное небо взрезали фонари на фашистских штурмовиках. Они вспыхивали в небе, свет шел от них неживой, невыносимо яркий, стало светло так, что глаза резало.

– По колокольне врежет! – взвыл Гога.

Они пулей вылетели из подземелья и, не сговариваясь, бросились как можно дальше. Но везде слышался надсадный, адский гул падающих бомб. Он увидел, как, дрогнув, начала падать колокольня, как изнутри полыхнуло, взрывом снесло купол…

– Куда ты, дура! – только и повторял Гога, вдавливая его в снег. – Чего уж теперь? Поздно.

– Остальные… – просипел он.

– Амба. Там остались. Бежим, бежим, сейчас шмон будет!

…Его легонько похлопали по плечу. Андрей очнулся, открыл глаза. Пожилая гражданка в косынке участливо спросила:

– Голубчик, вам плохо?

Какое у нее приятное, располагающее лицо. Такой хотелось бы пожаловаться, открыть душу, как любимой нянюшке, но вряд ли она поймет его страдания. Поэтому Андрей лишь жалко улыбнулся и ответил:

– Да. Что-то знобит.

Не задавая вопросов, гражданка отработанным жестом взялась за его запястье, посчитала пульс, попросила повыше поднять голову, глянула зрачки:

– Беречься надо. Вы еще молодой человек, а такие нервы. Вот, примите, – она извлекла из ридикюля, протянула ему какую-то таблетку. Андрею и в голову не пришло отказаться. Поблагодарил и послушно заглотил, хотя обычно от медикаментов решительно отказывался. Боялся.

Выйдя на платформу, Князь уже совершенно спокойно думал о том, что все трын-трава, перемелется – мука будет, быльем порастет и так далее в том же духе. Главное, что он жив, вне подозрений и на свободе, а остальное приложится. И как ни тянуло его перейти на другую сторону насыпи и снова отправиться вдоль отцовской узкоколейки – он с собой справился.

41

Наталья ждала его. Красиво уложенные белокурые волосы, нарядное платье, со вкусом и мерой обнажавшее все, что следует, стол под белоснежной скатертью. Подставила щеку для поцелуя – ба, она наконец-то решилась воспользоваться его подарком, который сгоряча обозвала «кухаркиными» духами, порадовалась сладостям.

«Любопытно, сколько же ей на самом деле лет? Сегодня она хороша как-то по-особенному, как невеста перед свадьбой или как в сочельник».

– Почему вы так прекрасны сегодня? – спросил Андрей, целуя длинные хрупкие пальцы.

Она не ответила, лукаво опустила ресницы, необычно темные для ее светлости:

– Прошу вас, князь, за стол.

Андрей расположился за столом. Наверное, на всем белом свете только одна Наталья умела так красиво обставить нищету и убожество. Ветхая скатерть накрахмалена до хруста, граненые стаканы сияют, простые яблоки, нарезанные и изящно разложенные на тарелке, выглядят заманчивее ананасов, сало нарезано тончайшими ломтиками, как изысканный окорок, вареная картошка аппетитно посыпана зеленью, даже селедка прилагает усилия, чтобы смотреться лососем. Не хуже «Метрополя».

– Я склеротичный идиот, – покаялся Андрей, хлопнув себя по лбу, – совсем забыл.

Он извлек из портфеля бутылку «Хванчкары».

– Какая роскошь, – улыбнулась Наталья, – у нас прямо-таки гнездо разврата.