Тем временем Ростопчин вернулся:

— Всех вызвал. Ждем ребят, констатируем — и работаем.

— Вот только где женщина и девочка? — спросил Черкасов. — Пробей, где работает мать и где учится сестра. Попробуй связаться. Нужно их найти.

Черкасов аккуратно закрыл кухонную дверь, оставив тело Ивана под охраной Ростопчина, и посмотрел на Арсеньева, который стоял на лестничной площадке с какой-то пожилой женщиной.

— Нашлась свидетельница, — коротко сообщил Арсеньев, пропуская старушку вперёд.

Она хотела перешагнуть порог квартиры, но лейтенант вовремя ее остановил.

— Прошу прощения, но сюда нельзя.

— Это как это нельзя? Случилось что?

— Давайте поговорим снаружи, — мягко улыбнулся Черкасов.

Обаяние экспедитора сделало свое дело, но любопытная старушка то и дело норовила выглянуть в дверной проем и понять, что произошло.

Среднего роста, с аккуратно уложенными седыми волосами и старомодным платком на плечах, она держала руки сцепленными на животе.

— Ох, матушка моя… — пробормотала она, заметив беспорядок. — Что ж это там у них, миленькие, случилось?

— Как раз разбираемся, — успокоил её Черкасов, кивнув Арсеньеву, чтобы тот прикрыл дверь. — Как вас зовут?

— Лазарева Ефросинья Петровна, — ответила она, вытирая платком уже сухие руки. — Живу вот здесь, напротив, в двадцать седьмой. Всю жизнь тут прожила.

— И, должно быть, вы знаете Ивана Мейделя? — спросил Черкасов, не теряя времени.

Старушка всплеснула руками.

— Конечно, знаю, как же не знать! И матушку его знаю. И сестренку, и отца тоже знала… Ох, такое горе у них в семье произошло, горе-горе…

— Расскажите, пожалуйста, об Иване.

— А что? Совершил что-то? Да в жизни не поверю!

— Хороший, значит, юноша? — улыбнулся я.

— Ваня-то? Хороший! — уверенно закивала соседка. — Тихий, воспитанный. Всегда здоровался, помогал, если чего просила. Да и семье своей старается помогать. Как его отец, Алексей Севастьянович-то, погиб, так он ночами работать начал. Пенсию-то по утрате платят, но там же как кот наплакал…

Её голос дрогнул, и она приложила платок к глазам.

— Что с ним, милок? Что-то с Ваней?

Черкасов молча покачал головой, не давая прямого ответа, но выражение его лица сказало всё. Ефросинья Петровна охнула и покачнулась, но удержалась за косяк.

— Господи… да что ж такое-то? Какой он был паренёк славный…

Я отошёл к стене, давая Черкасову пространство для разговора, и наблюдал за старушкой. Её реакция казалась искренней — горькой, но не показной.

— Ефросинья Петровна, вы что-нибудь странное сегодня слышали? — мягко спросил Черкасов. — Может, шум какой-нибудь, крики?

— Утром что-то было, — задумалась она, нахмурив седые брови. — Шумели там, вроде бы таскали чего-то. Но Ваня часто коробки носил, у него подработка была в службе доставки. И коробки пустые домой приносил, потом на макулатуру сдавали. Я и подумала, что опять за своими коробками бегает.

— А что насчёт его семьи? Мать, сестра? Вы их видели в последние дни?

— Так уехали они, — быстро ответила старушка. — Ежегодно в декабре уезжали в Варшаву, к её родне. Эльжбета Казимировна там родилась, у неё там сестра живет. На Рождество всегда ездили. Она мне фотографии показывала, такая ярмарка красивая! Правда, в этом году раньше уехали…

— Эльжбета Казимировна не уточнила, почему?

— Да вроде Ваня билеты дешёвые нашёл, но горящие.