— Только не надо выбирать какую-нибудь голую фигуру. Неудобно это. — И опасный момент остался позади, и мы опять по-приятельски улыбались друг другу.

В тот же день Молли одолжила мне машину, и я проехала пять миль до железнодорожной станции, где купила билет на ночной субботний поезд до Лондона и зарезервировала себе спальное место. Ярость ветра немного поубавилась, но все разно погода была жуткая: штормило, повсюду валялись поваленные деревья и виднелись следы разрушения — раскуроченные теплицы, обломанные ветви и весенние посадки луковичных растений, сровненные с землей.

Вернувшись в Боскарву, я застала Молли в саду, закутанную от холода (даже Молли в такой день не удалось сохранить элегантность) и пытавшуюся поднять, подвязать и тем самым спасти самые нежные из росших возле дома кустарников. Увидев машину, она, похоже, решила, что на сегодня хватит, потому что, когда, поставив машину, я шла к дому, то встретила ее, шагавшую мне навстречу. На ходу она стягивала рукавицы и убирала под косынку выбившуюся прядь.

— Ни секунды больше не выдержу, — сообщила она мне. — Ненавижу ветер, я от него ужасно устаю. Но мой милый волчеягодник поломан в щепки, и все камелии пожухли от ветра. Стоят прямо черные. Идемте в дом и давайте выпьем чаю.

Пока она переодевалась, я поставила чайник и приготовила чашки и поднос.

— Где все? — спросила я, когда она опять появилась, волшебно преобразившаяся и вновь безупречно аккуратная в каждой детали туалета, от жемчужных колец на руках до изумительно подходящих к этим кольцам серег.

— Гренвил вздремнул, а Андреа у себя в комнате, — Молли вздохнула. — Признаться, она девочка не самая легкая в общежитии. Если бы только она попробовала хоть чем-нибудь себя занять, вместо того чтобы дуться и утомлять собой окружающих. Боюсь, пребывание здесь не пошло ей на пользу. Признаться, я подозревала, что так и будет, но моя бедная сестра была в таком отчаянии. — Молли оглядела удобную кухню. — Здесь уютно. Давайте здесь пить чай. В гостиной такие сквозняки, когда ветер с моря дует, а ведь не зашторишь же окна раньше половины пятого!

Она говорила правду, в кухне действительно было уютно. Молли нашла скатерть и сервировала чай: поставила на стол кексы и бисквиты, сахарницу и серебряный молочник. Даже для кухни она не спустила планку требований безупречной элегантности. Она подтянула к столу два кресла-качалки и уже взялась за чайник, как вдруг дверь распахнулась, явив Андреа.

— О, Андреа, дорогая, как раз вовремя! Мы сегодня пьем чай в кухне. Выпьешь чашечку?

— Сожалею, но у меня нет времени.

Этот неожиданно учтивый ответ заставил Молли вскинуть на нее острый взгляд.

— Ты что, уходишь?

— Да, — сказала Андреа. — Я иду в кино.

Мы обе по-дурацки воззрились на нее, ибо случилось невозможное — Андреа вдруг решила уделить внимание своей внешности! Она вымыла голову и зачесала волосы назад, убрав их с лица, нашла где-то чистую водолазку и даже, что я с удовольствием отметила, надела под водолазку лифчик. Кельтский крест ее висел на кожаном шнурке, обвивавшем шею, черные джинсы были тщательно выглажены, бульдожьи ботинки вычищены. На руке у нее висели плащ и кожаная сумка с бахромой. Я еще ни разу не видела ее в таком пристойном виде. И, что самое удивительное, лицо ее было не злобным и не хмурым, а… смиренным, что ли?

— Я хочу сказать, — продолжала она, — если ты не против, тетя Молли.

— Ну, конечно, не против. На какую картину собралась?

— «Мария Шотландская».