– Ты Сенька специально под дурачка косишь или напрашиваешься, чтоб я эту рессору тебе в задний проход запихал?

Безшапко, как видно представил себя с рессорой в заднице и побледнел.

– Значит все, что есть на линейку?

– И даже то, чего нет! – подчеркнул Мишка. – Мы в передовые пахари выходить не через поле собираемся. Хлопотное это дело – через поле. Гораздо проще убедить народ и начальство в том, что у нас все тип-топ. А уж, что там на самом деле… Короче, Сеня, чтоб сегодня к обеду вся техника стояла на линейке готовности и блестела, как у кота яйца. Если, не приведи Господь, найду там хоть соломинку, считай себя коммунистом. Будешь расстрелян на мехдворе при большом скоплении народа. Вон из кабинета и Феоктистыча позови.

Сенька растворился в воздухе, а в кабинет, грохоча костылями по доскам пола, влетел Феоктистыч.

– Какие будут указания, Михаил Фомич? Может от Леокадии первачка притаранить? Знатный первачок, скажу я вам. Чистый, как слезинка. Уже пробовал! – бодро отрапортовал старик.

Мишка помолчал, наблюдая в окно за тем, как группа мужиков, кряхтя от натуги, толкает наполовину разукомлектованный комбайн к линейке готовности. Потом перевел взгляд на Феоктистыча.

– Я тебя, старый перец, вместе с Леокадией заставлю вместо сивухи дерьмо лаптем хлебать! Устроили мне тут бардак! Народ на прием есть?

– Бабка одна, – трясясь от ужаса, промямлил Феоктистыч. – Так она уже вторую неделю ходит. Со своей ерундой…

Чубей встал, застегнул верхнюю пуговицу кителя и вперился в деда горящим взором.

– Запомни, придурок – у народа ерунды не бывает! Любое обращение должно быть рассмотрено в сроки, установленные законом. Люди к нам, власти, со своими бедами и чаяниями идут, а вы, говнюки… Эх! Чтобы сейчас же на доске объявлений повесил: завтра руководство хозяйства проводит прямую телефонную линию. Послезавтра – горячую! И смотри, не спутай. Прямая – завтра, горячая – послезавтра! Зови бабку, идиот!

Вошедшая в кабинет старушка смотрела на Чубея с благоговением, с которым обычно глядят на своих деревянных идолов дикари племени Мумба-Юмба. Она прекрасно знала послужной список бывшего пастуха, но будучи забитой, как все сельчанки, свято верила в то, что облеченный властью человек, каким бы придурком он не был раньше, приобретает новые, не свойственные простым смертным способности.

– Спасай, председатель. Была у меня коза…

В течение получаса бабка, рыдая и воздевая сухонькие ручонки к небесам, рассказывала о горькой участи своей козы. Главную роль в этой истории играл хорошо знакомый Мишке Мамед Култуяров. То ли узбек, о ли таджик, в общем, лицо кавказской национальности, он попал в Нижние Чмыри после очередной отсидки. Поразмыслив, Мамед решил, что останется жить и воровать в умеренном климате. Переселенцу-урке предоставили жилье, а «Быкохвостовский вестник», пользуясь случаем, придал факту эмиграции Мамеда политическую окраску. В длинной статье обличалась неправильная политика руководителей соседних стран, приведшая к резкому падению уровня жизни населения. Суть публикации сводилась к тому, что обездоленные народы, почти в чем мать родила, бегут в процветающую Белибердусь в поисках лучшей доли. Сам Култуяров даже не подозревал о том, что стал фигурой в политической игре. Горький пьяница, он зарабатывал на жизнь тем, что воровал все, что плохо лежит. Поскольку трезвым Мамед на дело не ходил, то всегда попадался. Сидел и возвращался в ставшие родными Нижнее Чмыри. Оторвину не раз доводилось выпивать с Култуяровым бутылочку на двоих. Однако из бабкиного рассказа он узнал Мамеда с совершенно новой стороны.

– Меня дома не было, – захлебываясь от слез, говорила старушка.