И вдруг эта дрожь прекратилась. Девушка подняла на Ультиму глаза, ставшие вдруг огромными. Может быть… может быть, ей все только показалось? Может быть, это был сон? Потому что ей снились странные и страшные сны…

Рекс что‑то буркнул, скрылся в своей комнате и тут же вернулся, уже в брюках и рубашке. В руке его был большой жестяной фонарь.

На берегу легко и тревожно тянуло ветром – теплым, влажным, чуть пахнущим серой. Пятно желтого света скакало по ступеням лестницы, бегущей вниз к причалу.

Так же скакали звуки.

В яхте же, в спертом и смолистом ее нутре, отчетливо воняло горелым порохом и свежепролитой кровью…

…Штурмфогель испытывал неясное чувство то ли вины, то ли ошибки. Не надо было посылать туда Ханну, подумал вдруг он. Я не хочу, чтобы это была она. Разговаривала бы с этим гадом, принимала его ухаживания… и прочее. У него даже зачесались костяшки пальцев. Он ревновал, как мальчишка.

Уже ничего не сделать. Машина набирает обороты…

До начала операции они немного поспорили с Антоном. Штурмфогелю казалось, что в предложенном плане есть какая‑то нарочитость, неестественность. Не лучше ли… и он предлагал другие, более тонкие, на нюансах, на полутонах… «У нас есть время?» – приподняв бровь, поинтересовался Антон, и Штурмфогель подписал капитуляцию.

В качестве Джо использовали настоящего американца, летчика со сбитого над Миланом «Либерейтора». С помощью партизан он добрался до Швейцарии, но в Берне попал к агентам гестапо и по просьбе Ноймана был передан «Гейеру». Его подняли прямо в яхту и застрелили. Что интересно (рассказывал Антон), тело летчика вообще никак не отреагировало ни на подъем, ни на убийство – продолжало себе жрать спагетти с моллюсками и сыром и ждать обещанной переправы во Францию…

«У нас с тобой так не получится», – с сожалением сказал Штурмфогель.

Женева, 13 февраля 1945. 8 часов

– Они отплывают, – сказал Антон и опустил бинокль. – Ханна их уговорила…

Наблюдательный пункт устроен был в мансарде очень старого высокого дома; фасад его выходил в обычный ухоженный тупичок, а тыл на древний крепостной ров; похоже, когда‑то это была башня, или часть ворот, или что‑то еще, многократно перестроенное, но сохранившее некоторые фрагменты исходного…

– Ты в ней сомневался? – спросил Штурмфогель.

– В ней – никогда. Но я всегда сомневаюсь в слабостях противника. В том, что у противника есть слабости.

– И всегда ошибаешься?

– Нет, было раза два или три… – Он поморщился, как будто на зуб ему попал камушек. – Очень не люблю, когда противник не совершает ошибок.

– Я тоже, – усмехнулся Штурмфогель. – Ну, все. Ждем…

В комнату стремительно вошел Курт:

– Штурмфогель, вас к телефону.

– Берлин?

– Как ни странно, нет. Местный. Кто‑то спросил Перзике и назвал правильный пароль.

– Кто бы это мог… – на ходу. – Алло? – в теплую трубку.

– Это Салим. Мы здесь. Оба.

– Но зачем?!

– Так получилось. Расскажу.

– Ясно. Ты звонишь с улицы?

– Да.

– Ты видишь башню с часами?

– Нет. Я ничего не вижу.

– Почему?!

– Я ослеп.

Штурмфогель несколько секунд молчал.

– Салим, а Полхвоста с тобой?

– Примерно. Да. Он не поможет.

– Боже, как же тебя найти?.. Что ты слышишь?

– Шумит вода. Играет музыка – как шарманка…

– Какая мелодия?

– Что‑то из «Вильгельма Телля», из середины.