–А тогда за чем ты составлял генеалогическое дерево для Волынского? Свидетели показывают, что Волынский хотел род свой превыше царского поставить. Он от самого Боброка-Волынского себя производил! Но многим ведомо, что сие есть ложь! И ты, той лжи способствовал! Скажи, с какой целью?

–Родословное древо рода Волынских я составлял, но в том деле нет ничего преступного.

–Величаться перед царями родом своим? Али ты и сейчас станешь утверждать, что Волынский происходит от боярина Дмитрия Боброка-Волынского, воеводы великого князя Московского Дмитрия Донского?

Татищев хорошо знал, что это не так. Род Боброка-Волынского давно пресекся, и Артемий Петрович не имел к тому роду отношения. Но он заказал Татищеву составить свою родословную именно от Боброка! А сейчас из-за этого Ушаков его на плаху пошлет. Он умеет изменные дела раскручивать!

– Стало быть, то, что ты подложную родословную для Волынского составил ты признаешь? – спросил Ушаков.

– Некие предки кабинет-министра затерялись и потому я …, – навал оправдываться Татищев.

– Признаешь, стало быть? – настаивал Ушаков.

– Признаю. Родословная рода Волынских была мною не верно составлена!

– Топильский! – Ушаков снова повернулся к помощнику. – Пиши со слов статского советника, он родословную рода Волынских составляя, нарочно Волынского сверх меры величал, дабы он мог род свой превыше императорского поставить!

– Но я ничего такого не сказал, генерал! – вскричал Татищев.

– Но ты только что признался!

– Я сказал, что родословная рода Волынских была мною не верно составлена! Но не говорил, что род Волынского превыше императорского ставил!

– Дак в том уже многие повинились, статский советник! Ты погляди на наши сказки пыточные. Гришка Теплов, что твою родословную на стенах дома Волынского малевал, все поведал мне по чести. Камердинер Волынского, холопь его, про барина все рассказал. А ты темнишь. И тем свою голову губишь. Я ведь тебе зла не желаю.

– Ваше превосходительство, – подал голос из своего угла Топильский. – дайте мне все статскому советнику пояснить.

– Давай! – махнул рукой старый генерал. – А я покуда пойду. Время обеденное. Про то мне старику забывать не следует. А вы поговорите. Но ежели статский советник и далее темнить станет, то дыбы ему не миновать.

***

Когда Ушаков ушел Иван Топильский взялся за Татищева. Он знал, что этого чиновника ему удастся разговорить. Он видел крепких людей немало. Но сей был жидковат.

– Удивляюсь я вам, господин Татищев. Для чего упорствуете? С Волынским кончено. И измена его государыне будет доказана. Зачем вам с ним гибнуть?

– Но что же делать?

– Повиниться во всем. Вы ведь, составляя родословную, могли и не знать для чего она Волынскому? Так? И вина ваша небольшая. Но, повинившись, вы перед императрицей себя обелите. И голову свою, и имения свои, и чин свой сохраните.

Татищев понял, что его загнали в ловушку. Выбора у него не было….

***

Год 1740, апрель, 1-го дня. Санкт-Петербург.

В доме Волынского.

Артемий Петрович понял, что его положение при дворе пошатнулось. Императрица почти не допускала его до себя. Он знал, откуда ветер дует. Вчера только Иоганн Эйхлер ему про сие говорил приватно.

Он узнал от Остермана что Ушаков и Либман плетут против него козни. И скоро петля на его шее затянется.

– Тебя, Артемий Петрович, обвиняют в том, что ты на монаршую власть покушаешься. И что корону для себя желаешь заполучить.

– Что за ерунда? Никогда я про сие не мечтал даже, – Возмутился Волынский.