– Что за ерунда? Никогда я про сие не мечтал даже, – Возмутился Волынский.

– Но на тебя такие клязузы уже составили. У Ушакова в подвалах. Татищев на тебя показал, – понизив голос до шепота, сообщил Эйхлер. – Он твое родословное древо составлял. И показал, что оное тебе понадобилось для возвышения рода своего превыше рода Романовых!

– То сведения верные? – спросил Волынский.

– Куда вернее. От самого Остермана сие узнал. Он мне верит и от меня не таится. Тебе надобно самому к императрице идти! Через два дня на куртаге подай ей жалобу на врагов своих!

–Ты прав. Стоит сие сделать! А то сожрут меня с потрохами. А ты слушай, чего у Остермана болтают в доме.

– Будь в надеже, Петрович. Я с тобой до конца.

И стал Волынский готовиться к тому, что и как сказать императрице дабы врагов очернить, а себя обелить.

***

Год 1740, апрель, 1-го дня. Санкт-Петербург.

В доме Остермана.

Андрей Иванович Остерман принял господина Лейбу Либмана. Он понимал, что их интрига против Волынского дошла до критической точки. Именно в сии апрельские дни все и должно было решиться.

– Рад вас видеть, Андрей Иванович, и желаю относительно дела нашего новости узнать. Все ли готово?

– И я рад вам, гере Либман. Прошу вас садиться. Желаете кофе?

– Мне не до кофе, граф. Что по делу? Вы сказали Эйхлеру все, про что я вас просил?

– Да, – ответил Остерман. – Эйхлер уверен, по-прежнему, что я ему полностью доверяю. И я все новости по делу Волынского при нем и выложил. И он пошел про сие своему конфиденту докладывать.

– То верно?

– Мой слуга проследил его до самого дома кабинет-министра Волынского.

– Отлично! – вскричал Либман. – Все идет как и задумано, граф. Значит, на ближайшем куртаге императрицы мы будем иметь честь видеть и кабинет-министра!

– Это так! Но что вы сделаете далее, герре Либман? – спросил банкира Остерман.

– Далее в действие вступает персонаж наиглавнейший, шутиха Авдотья Ивановна Буженинова. Она и нанесет Волынскому окончательный удар. Мне главное дабы Волынский захотел свою персону перед государыней обелить. И он сие благодаря вам, граф, сделает.

– А если нет? Если что-нибудь сорвется?

– Не дай бог, граф. Тогда Волынский снова может вывернуться и по нам удар нанести! И потому я поспешу к Бужениновой.

Когда Либман ушел, Остерман откинулся в кресле и подумал какой умный человек этот еврей. Такой может сам политику России делать….

***

Год 1740, апрель, 3-го дня. Санкт-Петербург.

При дворе. Волынский и Буженинова.

Маркиз де ла Шетарди посол короля Франции при русском дворе сразу понял, что дни Волынского сочтены. Француз чувствовал малейшие изменения в коньюктурах придворных. Он написал во Францию кардиналу Флери о том, что кабинет-министра можно списать со счетов.

Анна Ивановна в тот день чувствовала себя лучше и болезнь её временно отступила. Рядом с ней был Бирон.

Светлейший герцог Курляндии и Семигалии оделся в камзол и кафтан красного бархата, того же цвета что и платье императрицы. Его новый черный завитой парик, присланный из Парижа, ниспадал на плечи. В руках у герцога была легкая трость с лентами.

Шетарди про себя отметил, что звезда герцога Бирона снова ярко взошла на придворном небосклоне. А сие совсем не устраивало Францию. Кардинал Флери не просто так послал именно его в Россию и не простит ему провала. И тогда карьера маркиза закончится. И что ему делать тогда? Возвратиться в свое имение? Нет! Маркиз сделает все, и Бирон также падет.