Утро занималось ветреное, с тяжелыми тучами. Облака скрывали вершины гор, нависших над долиной Малой Речки, над домиками несостоявшегося рая земного. С первым светом непьющий, надежный Володя отправился прогревать двигатель; казаки, только что оравшие и пившие, казалось бы — неуправляемый сброд, мгновенно превратились в работников и солдат, начали с криком грузиться.

— Ты-то скоро в город?

— Нет, Валера… Я уж тут останусь отдохнуть. Пособираю грибов, искупаюсь…

Ни один человек уставшей, наработавшейся деревни не вышел на невероятный шум. Мертвым сном спали смертельно уставшие спасенные. Только Аполлинария вылезла из спального мешка, заковыляла к Михалычу: наверное, ребенок затеял под утро пописать. И так, держа на руке прильнувшую дочь, рассказывая что-то ей в щеку, Михалыч и махал уходящему в черные тучи вертолету, стоя в прозрачном темном полусвете, босиком на мокрой траве. После чего умыл ребенка ледяной водой из речки, поплескался сам… и каменно заснул на втором этаже баньки в окружении жены и выводка детей от двадцати до полутора лет.

И только тут встали Мараловы: им сегодня надо было в Абакан. Самому — к деловым партнерам, Надежда Григорьевна — сделать покупки, а кроме того, соседи давно просили Маралова отвезти к бабушке девочку Тоню, загостившуюся в Малой Речке.

Пока Михалыч засыпал, издавая удовлетворенные вздохи и распространяя аромат скверного пива, два человека встали и начали раскочегаривать машины. Первым был, конечно же, Маралов, вторым — Владимир Павлович Стекляшкин. Мягко урчал двигатель, сосредоточенный шофер, нахмурясь, проверял уровень масла и хорошо ли держат тормоза. Михалыч давно каменно спал, когда Ревмира плюхнула на стол завтрак и затрясла Ирину за плечо:

— Давай быстрее… Папа уже приготовил машину.

Все так же хмуро прошел Стекляшкин к столу; Ревмира как-то отступила и потупилась, пропуская хозяина… Тот ли это мужик, вечный рохля, которому она била морду каких-то две недели назад, перед самым отъездом сюда?!

— Папка, привет!

Даже свежая, только что умытая физиономия Ирины заставила Стекляшкина только слегка наморщить нос и так же слегка улыбнуться. Всем было неловко, напряженно. Ирине после того, как они весь вечер с Павлом так и не поговорили ни о чем. То есть какие-то слова друг другу они кидали, взгляды иногда встречались… Но главное сказано не было, и понятия не имела Ирина, как говорить об этом главном. После всего оставалось совершенно непонятно, будет в ее жизни Павел или нет. И пути другого не было, как к папе и маме… Ведь к Андреевым ее как-то не звали, и ничего тут нельзя было поделать. А как ни радовались ей папа и мама, как ни были молчаливо преданы забвению многие обстоятельства, а в рюкзаке у Ирины была припрятана злополучная коробочка из-под монпансье.

А вместе с этой плоской, круглой, сильно проржавевшей коробочкой из-под монпансье лежало и все, что с ней связано… И то, как добыл все это дедушка, и как сохранил все добытое. И то, как мама приложила столько сил — лишь бы ей досталась эта злополучная коробочка… Отдать ее маме? Но и это бы не сняло напряжения, потому что все бывшее — было. И Ирина ковырялась в тарелке, стараясь не поднимать глаз на родителей.

Вчера Фрол Филиппыч отозвал Иру в сторонку, просил не забывать, не придавать ненужного значения, помнить, что ее права всегда поддержат, всегда знать, каким хорошим чекистом был дедушка, появляться, поддерживать связь. Фрол Филиппыч во время разговора держался совершенно естественно, а вот Ирине было очень плохо. В общем, только подбавлял непонятностей, сложностей и напряжений в жизни Ирины этот смутный ночной разговор, незадолго до того, как рванулась по проселочной дороге «Волга» с гэбульниками: в Карск, в полный рост служить Отечеству.