Савельев уселся и собрался рассказать про сигналы, но Тихонов его заговорщически прервал.

— Тсс, — сказал он. — Сейчас вернется.

— Кто?

— Этот. Они никогда с первого раза не уходят.

И точно — Блинов вернулся еще дважды, оба раза порываясь начать сначала — ему все казалось, что Тихонов не услышал, не захотел понять главное. После его второго ухода выждали минут пять.

— Ушел, — сказал Тихонов. — Рассказывайте.

Савельев рассказал про сигналы и обещал дать записи, чтобы их выложили на сайте «Глобуса».

— Интересно-то интересно, — сказал Тихонов. Он нравился Савельеву, потому что совсем не выделывался. У журналистов желание понтоваться проходит быстро, если только они не спиваются в писатели. — Но вот честно, Игорь, — если вы, допустим, спросите меня… Я не очень трусливый человек в принципе. Но заплатите вы мне миллион — я не полезу в «Инновационную Россию».

При всей своей аполитичности Савельев не удивился. Он готов был услышать что-то подобное. «Инновационная Россия» была не та сила, чтобы иметь с ней дело, даже если оно сводилось к спасению от голодных медведей.

4

ИРОС, как называла она себя (будто бы по созвучию с древнегреческим «герои»), была партией долгожданных хунвейбинов, на которых не потянули ни «Наши», ни «Молодогвардейцы», ни прочая шушера. Эти собирались не на Селигере, а на Валдае, как одноименный клуб. Попасть на их сборища не могла даже пресса, проваренная в кремлевском пуле до последней степени подлости. Сведения о них не публиковались, а разглашались, не распространялись, а просачивались, не навязывались, а дозировались. Спонсировал их глава крупнейшей монополии, не будем называть имен, седовласый голубоглазый знаток пяти языков, включая два древних, образцовый славянин, заставивший всех женатых сотрудников своей корпорации креститься, венчаться и поститься. После дискуссий об инновациях все предавались боевым искусствам. Ездили туда не прыщавые недоучки, а продвинутая молодежь плакатной внешности; обсуждалась не борьба с врагами, а стратегические планы. Единственный репортаж со съезда ИРОСа — проходил он, в виде исключения, в Москве, — прошел по «Вестям-24» и занял три минуты. Ясно было, что пришли люди, не любящие шутить, молодые технократы умеренно-нацистских взглядов, осуждавшие Сталина разве что за избыток сентиментальности. Все они, в отличие от прежней неокомсомольской мелкоты, считались профессионалами. Их называли то движением, то партией, но в парламент они не торопились. Называли их также иродами — после статьи Крошева «Инновационная Родина», — но Крошева в двух шагах от дома, в центре, на людной улице избили так, что ИРОС перестали трогать. Богатейшие люди страны жаждали вписаться в их ряды, но брали с разбором. Говорили, что Стахов (которого Перельман называл недосягаемой величиной) и Глобушкин (единственная русская Нобелевка по физике за последнее десятилетие) читали лекции иросам на Валдае, а престарелый историк наших космических прорывов Жабин намекал в «Комсомолке», что в ИРОСе собралась чуть не вся элита советского Байконура. Теоретиком ИРОСа считался Гаранин, автор трехтомной «Геополитики», от которой в ужасе стонали все его бывшие коллеги по истфаку; стонать-то стонали, но дружно признавали, что Гаранин — голова, полиглот, переводчик с латыни и урду, а в свободное время — живописец, предпочитавший рисовать древних воинов в подробном вооружении. О его коллекции ножей ходили легенды. Он был высок, аскетичен, безупречен.

Среди всеобщего балагана последнего пятилетия ИРОС была единственной обещанной силой, внятно представлявшей себе будущее.