– Это ты? – потрясённо выкрикнул Юл, когда машины сблизились и Лю Банг откинул спектролитовый заслон.

– Это, как видишь, я. – Лицо Лю Банга расплылось в счастливой улыбке, которую он не мог, да и не хотел удержать.

– Нет, я не о том! Кибер – это ваших рук дело?! Почему молчали, почему не предупредили?

– Позволь! А разве это не твоя…

– Нет!

– Но тогда…

– Вот именно, Киб! Почему ты так поступил?

– Я выполнял приказ.

– Чей?

– Искинта.

Лабиринт святых

Боль, боль, ничего не было, нет и не будет, кроме всепоглощающей, беспросветной боли, Ив попытался застонать, но боль поглотила стон.

– Потерпи,

Из чёрной кромешности проступил едва различимый голос, настойчиво повторил:

– Потерпи, сейчас станет легче.

Будто ниточка протянулась из темноты, сознание судорожно в неё вцепилось. Чьи‑то пальцы коснулись запястий.

– Тебе легче, легче, уже легче…

Голос утишал боль, волной разливался по телу, в нем была вся надежда. Заботливые руки переместились к вискам, от них тоже исходило тепло материнской заботы – это мать, никто другой так не может, некому больше во всей Вселенной. Он болен, болен и лежит в колыбели…

Нет. Что‑то другое. Нехорошее прежде, родное и ласковое теперь, когда ко лбу прижаты узкие женские ладони, в которых успокоение, сострадание, сила. Боль отпускает, тьма прорежется, та, чьи пальцы гладят виски, – в ней исцеление, нежность и сила.

Властная сила.

Непомерным усилием Ив приоткрыл тяжелеющие веки. Смутно проступило сосредоточенное лицо склонённой над ним девушки, неуловимо знакомое, словно он грезил о ней когда‑то. Дэзи?! Нет, не она, совсем другая, но так похожа на неё, как если бы произошло переселение душ.

– Теперь спи, – сказала Ума. – Спи долго, крепко и хорошо.

Веки Ива закрылись сами собой, он заснул безмятежно, как когда‑то засыпал в детстве, когда не было ни честолюбия, ни интриг, ни командирских обязанностей.

– Он проснётся здоровым, – сказала Ума, вставая с колен. – Позвонки целы, остальное я поправила и сняла.

– Если бы нравственность так лечилась! – выпустив изо рта струйку дыма, сказал Лю Банг. – Подонок! Впрочем, это не наша забота. А что с адмиралом, Юл?

– Сонная артерия не задета. – Юл отнял руки от обнажённой груди гросс‑адмирала и машинально, словно счищая грязь, потёр их друг о друга. – А ведь я должен был её поразить! Промахнулся или не смог? Ладно. – Он застегнул на адмирале мундир. – К добру или злу, наверняка к последнему, жить будет, но для полного излечения нужна аппаратура, которой у нас нет.

– Да уж, – пробормотала Ума. – Каменный век…

Тишина ли пещеры, по закопчённым стенам которой скользил беглый отсвет небольшого костра, заставила её понизить голос? Пещерой пользовались, должно быть, не один век – так густо её стены были испещрены знаками и символами едва ли не всех религий, какие только существовали в истории, так плотен был на них слой глянцевой от времени копоти, лишь звёздные Весы Справедливости – этот знак позднего космического верования выделялся своей выбеленностью, столь часто касались его руки молящихся. Костёр в углу, охапки сухих трав, на которых лежали раненые, глиняный кувшин с водой, плетёная корзина – больше ничего не было в этом обиталище современных отшельников, так похожем на стоянку каких‑нибудь троглодитов. Впрочем, на Плеядах никогда не было троглодитов, ибо люди возникли не здесь, они пришли сюда с ношей своей истории.