Эдик, то есть тот самый мужчина, с которым Маша теперь делила постель, пока что, судя по всему, так и не поимел ее до полусмерти. Маша пришла к такому заключению на том простом основании, что еще не потеряла способности спокойно и трезво размышлять.

Вообщето, когда Эдик хрестоматийно насаживал ее на себя, она действительно испытала некоторый кратковременный дискомфорт. Чтото наподобие гинекологической манипуляции, когда двумя неделями раньше докторша в районной женской консультации устанавливала Маше допотопную контрацептивную диафрагму. Не обращая внимания на ее крики (сама того хотела!) и без колебаний докторша принялась орудовать своими гинекологическими железяками — а именно, специальным зеркальцем для обследования девственниц, поскольку дело об аборте в медицинской карточке у Маши зафиксировано, естественно, не было… Эдик тоже игнорировал ее крики, шумно дышал, сопел, после чего вдруг издал странного свойства всхлип и разрядился в Машу, выплеснув общих нерожденных детей в надежную, как отечественная противотанковая надолба, импортную резиновую преграду.

— Тебе было хорошо, любимая? — спрашивал он Машу после каждого мимолетного раза, коих было всего шесть.

Шесть раз Эдик впрыскивал в ее плоть свою жидкость, не подозревая, бедняга, о противотанковом заграждении.

— Что значит «хорошо», Эдик? — переспрашивала она, зябко пожимая плечами.

Откуда ей было знать, что такое хорошо, — как, впрочем, и что такое плохо, — если единственное серьезное сексуальное впечатление имело место почти год назад еще в школе.

— А что у тебя было с тем гаденышем? — насупившись, поинтересовался Эдик.

— Сам ты гаденыш, — обиделась Маша.

— Ну ладно, — смирился Эдик, — с тем, как его…

— Вообщето, у нас с ним были идеологические разногласия. Я хотела на него положительно повлиять, переубедить. Ведь он просто обчитался Бакуниным… В первый же день мы с ним побежали к Белому Дому. Он очень хотел посмотреть, как гэкачеписты будут его штурмовать. А я сразу догадалась, что ничего такого не предвидится… Мы с ним много спорили, и нам было интересно вместе. А потом мы пошли к нему домой…

— Зачем? — буркнул Эдик.

— Как зачем? Перекусить, согреться, выпить вина… А кроме того, в тот вечер передавали мое любимое «Лебединое озеро»…

— Да нет же! — снова перебил Эдик. — Зачем тебе понадобилось переубеждать этого гаденыша? Или тебе просто хотелось, чтобы он тебя трахнул?

На том доверительная беседа молодоженов закончилась. Маша так никогда и не рассказала Эдику, как она сочувствовала и жалела «гаденыша», задолбанного школьными порядками и родителями — застрельщиками перестройки с кафедры марксизма-ленинизма МГУ, которые с самыми лучшими намерениями пытались внушить сыну азы «нового мышления». А мальчик почитывал не только Бакунина, но и еще койкого. Был он на год старше Маши и провалился со своим Бакуниным в институт. Напившись дешевого вина у него дома, они упали на диван в его захламленной программной литературой комнате, и он чрезвычайно нежно овладел Машей под оргастическое потрескивание автоматных очередей, начавших раздаваться со стороны Садового кольца, которое находилось в прямой видимости из его окна. Стало быть, дело происходило вовсе не в лифте, как это предполагал папа.