Другой тут вставал вопрос. Наталья уже больше месяца регулярно навещала Васю своего разлюбезного, и разумеется, на той самой Шаболовке, в квартире, ему не принадлежащей. Впрочем, возможно, это была его собственная явка. Пылкая его страсть, как утверждала Наталья, кажется, уже дала свои плоды. Она сказала, что забеременела, но Васе пока об этом не сообщала. Вот тебе и новый фактор!

Они оставили Наталью одну, чтоб утерла нос свой сопливый, любовница, вишь ты. Мата Хари, а сами вышли на улицу — перекурить и подумать, что делать дальше.

Положеньице, однако!

—   Делать-то что? Делать... — Арсеньич был явно растерян.

—   Я тебя не узнаю, — вдруг философски изрек Никольский. — Что с тобой, Ваня? А мы тебя всегда за стратега держали!

—   Да при чем здесь?..

—   При том самом. Подумай, не стесняйся и ты. Зачем нам сейчас трогать и травмировать молодую и счастливую женщину, которая вовсю стремится стать матерью? Она же теперь в нашей колоде — козырная дама. Если карты не крапленые, сам понимаешь... Мы ее пуще собственного глаза беречь должны. Чем ты, кстати, и займешься. И чтоб ни единый волос с ее головы не упал!

—   А надо ли затевать такую игру? Не усложняем ли нарочно?

—   Что ж, я готов выслушать твои, как всегда, дельные предложения. Ты хочешь чего? Взять Кузьмина? А зачем он нам нужен? Что мы ему можем предъявить? Кроме того, что он, извини, трахнул нашу повариху? Она что, хуже после этого готовить стала? Отравила кого? А чего ж, скажет, вы тогда сами ее не того, а? Как собаки мы, выходит, на сене — ни себе, ни другим, а девушке охота было...

Арсеньич хмыкнул и покрутил головой.

Да, есть логика. А то у меня, честно скажу, даже ладони зачесались. Ну ладно, прав ты сейчас, прав. А делать-то все равно что-то надо, а? Ну что молчишь?

—   Знаешь, как однажды, рассказывают, доложили Сталину, холуи, разумеется, что генерал Рокоссовский живет с двумя женщинами. Генерал! С двумя! Непорядок! Надо наказать. А Сталин спрашивает: «А что они, дамы эти, жалуются на товарища Рокоссовского?» — «Нет, — растерялся доносчик, — не жалуются». Молчит Сталин. Тогда тот, не зная, как поступить, решил спросить, вот как ты сейчас: «Так что же будем делать, товарищ Сталин?» Знаешь, что вождь ответил?

—   Ну?

—   «Завидовать будем товарищу Рокоссовскому».

Арсеньич рассмеялся:

—   Ну что ж, тоже дельный ответ. Тогда давай и мы станем до поры до времени завидовать. Товарищу Кузьмину.

—   Вот именно, тут ты прав: до поры до времени. А говоришь, нет закона. Сам и подтвердил сейчас, — засмеялся Никольский.

—   Да ну тебя к черту! Не академик, а босяк какой-то! — поддержал его веселье и Арсеньич.

—   А что это вам тут так весело? — услышали они звонкий голос Татьяны и увидели ее, выходящую из-за кустов сирени с букетиком колокольчиков.

—   Да мы все закон обсуждаем, — едва не давясь от смеха, заявил Никольский.

—   Ну да, — подтвердил и Арсеньич.

—   Послушайте, это даже нехорошо. Я себя чувствую полной идиоткой. Какой-то важный закон! Вы о нем все время толкуете, даже ссоритесь, я замечаю, но ничего не могу понять. Это что, серьезно?

Она переводила взгляд с одного на другого, а они молчали, покусывая губы. Наконец не выдержал Арсеньич:

Ну чего молчишь? Тебя спрашивают. Ты — академик, умный, закон открыл, вот и отвечай! — Видно было, что Арсеньич едва сдерживается, глаза его прямо-таки слезились.